И, чтобы задобрить привязанных к своим инструкциям людей, чтобы снять на время угол для себя и собаки, Петр Данилович вынужден был рассказывать чужим людям, как Дик спас ему жизнь, смело бросившись на белого медведя, а затем позвал на помощь зимовщиков. Раны у Дика давно заросли, скрылись под густой шерстью, но, если пощупать левый бок и грудь, можно обнаружить жесткие рубцы. Эти рассказы действовали.
Прививки Дику в ветлечебнице сделали, несмотря на то что он не был «прописан» в Магадане, угол на время удалось снять неподалеку от ветлечебницы в частном домике — ими был застроен берег бухты Нагаева. Поселок Нагаево поднимался по склону и сливался с многоэтажными домами Магадана. Хозяин оказался страстным охотником и все просил Севрина продать собаку, но Петр Данилович и помыслить не мог расстаться с Диком.
Петр Данилович и Дик целыми днями гуляли, уходили в сопки, подступавшие к городу, бродили в зарослях кедрача и лиственницы, искали грибы, которых уродилось видимо-невидимо. По вечерам приходилось выслушивать хозяина, который часто был «на взводе», искал если не собутыльника, то хотя бы внимательного слушателя.
И вот день отъезда настал.
Дик спокойно поднялся по трапу в самолет, и они с Петром Даниловичем устроились с краю, чтобы не мешать другим пассажирам. Перелет Дик перенес так, будто летал всю свою жизнь.
Еще при посадке в самолет в Магаданском аэропорту от Петра Даниловича потребовали, чтобы он надел на собаку намордник — иначе ее в самолет не пустят. Петр Данилович, ласково успокаивая Дика, выполнил это требование.
Он не переносил вида собак, которые носят на морде целую железную клетку, считал, что это не предохраняет окружающих, а только раздражает собаку, заставляет ее смотреть на мир из-за металлических прутьев злобно и настороженно. Умная собака никогда первая не бросится на человека, не укусит, если у этого человека нет дурных намерений. А как она разгадывает дурные эти намерения, наукой пока не выяснено. Но совершенно точно установлено, что здоровая собака в нормальных условиях к доброму человеку, даже впервые встреченному, ластится, а злого сторонится. Только псы, посаженные на цепь и истязуемые хозяевами за то, что не лают на всех подряд, становятся со временем злобными. Если им удается сорваться с цепи, они кусают первого встречного. Но таких псов не только люди — сами собаки опасаются.
А Дик добрая, умная собака — за это Петр Данилович мог поручиться. Намордник был мягкий, удобный, но Дик все равно не мог к нему привыкнуть, сдирал его передними лапами. Когда пассажиры угомонились, а стюардессы ушли подремать в свой закуток, Петр Данилович снял намордник. Дик расслабился и положил голову на передние лапы.
До первой посадки в Новосибирске Дик спал. Он забеспокоился, лишь когда стюардессы стали разносить на подносах еду и запах вареной курятины заструился по салону. Севрину досталась ножка, он ее отдал Дику, и тот в два счета проглотил невиданное лакомство. Проснувшиеся пассажиры, заметив Дика, стали проявлять любопытство, кое-кто предложил обглоданные косточки, но Дик гордо отвернулся, даже прикрыл глаза.
Любопытство его привлекла лишь трехлетняя девочка, которая капризничала от долгой неподвижности и весело затопала ножками, когда ее пустили побегать по ковровой дорожке. Петр Данилович чутко угадывал настроение Дика по вздрагивавшим ушам, по нервным волнам, порой пробегавшим по всему телу. Он просунул пальцы под ремень ошейника — боялся, как бы Дик неожиданно не вскочил и тем не испугал девочку. Дику очень хотелось подойти и обнюхать это маленькое существо, но чуть слышно произнесенные хозяином слова: «Нельзя! Лежать!» — удерживали его на месте, заставляли разыгрывать равнодушие и безразличие. Человеческих детенышей Дику за всю свою жизнь видеть не приходилось, и вполне понятно, что он был взволнован.
В Новосибирске пришлось снова надеть намордник: пока самолет стоял, Петр Данилович гулял с Диком на привокзальной площади. Потом был взлет, посадка и взлет в Омске, но Дик это воспринял уже как что-то привычное, будничное, был спокоен. Он вообще быстро привыкал ко всему новому, и Петр Данилович надеялся, что он легко и просто войдет в новую жизнь, как сравнительно легко и просто перенес плавание на пароходе, жизнь в незнакомом городе.
7Самолет прибыл в Ленинградский аэропорт ночью. Дик устал от долгого полета, все тело было как чужое. Когда они с Петром Даниловичем спустились по трапу, Дику показалось, что он вернулся на родной остров, что стоит полярная ночь и воет пурга. Пес радостно вильнул хвостом, раздул ноздри, ожидая, что в них сейчас польются родные, такие знакомые запахи. Но, увы! Запахи были незнакомые, еще более резкие и неприятные, чем те, в далеком северном городе, куда его привез пароход и откуда он улетел на самолете. И ветра, в ожидании встречи с которым Дик напряг грудь и пошире расставил ноги, не было. Но шум и вой, похожие на столь знакомые голоса ураганного ветра и метели, откуда-то неслись.
Дик непонимающе ткнулся носом в ладонь хозяина.
— Спокойно, спокойно, — тихо произнес Петр Данилович, — все хорошо!
У ладони был знакомый запах, и Дик успокоился, хотя снующие туда-сюда люди раздражали его, и он изо всех сил сдерживался, чтобы не зарычать.
Багаж долго не подвозили. Петр Данилович стоял, выбрав местечко поукромнее. Вещей у Севрина было немного — тюк и чемодан, но все равно управиться одновременно с ними и с собакой он не мог.
Когда багаж подали на вращающийся круг, Петр Данилович привязал Дика.
— Лежать! — приказал он. — Я скоро буду!
Дик лег, следя за удаляющимся хозяином.
Петр Данилович вез в подарок две песцовые шкурки: обычную белую и голубую — жене и теще — Агнессе Николаевне. В последнюю зиму в его капкан попался голубой песец. Севрин, любовно выделывая шкурку, мысленно видел, как Марина радуется, примеряя обновку. Шкурки лежали в чемодане сверху, чтобы мех не примялся.
А в тюке вместе с пропитанными нерпичьим жиром и потому совершенно непромокаемыми яловыми сапогами, меховой курткой были упакованы ветвистые оленьи рога, неизвестно каким образом оказавшиеся на острове и подобранные Петром Даниловичем во время одной из дальних прогулок. Живых оленей Петр Данилович ни разу за эти три года жизни на острове не встречал. Он решил, что рога эти, возможно, пролежали здесь века, попав в мерзлоту, а потом каким-то образом оказались на поверхности. Хотел он показать эту находку специалистам — пусть определят, что это за гигантский олень с такими рогами был. Если попросят — отдам, думал он, а нет — оставлю себе на память.
Петр Данилович издали увидел зеленый глазок свободного такси.
— Открой багажник, брат, — сказал он шоферу и, когда были уложены вещи, добавил: — Подожди минутку, я сейчас!
Он появился с Диком на поводке, и таксист, молодой, по всему видно разбитной парень, заартачился:
— Не-ет, дядя, забирай свои вещи, не повезу!
— Почему?
— Не положено.
— Да что ты?! Этот пес через весь Союз перелетел — и было положено, а тут — нет! На вот, посмотри документы.
— Документы мне ни к чему. Клади червонец сверху за риск — и вся любовь!
Петр Данилович, подавив глухое раздражение, понимая, что все равно сейчас ничего не добьешься, вынул красную ассигнацию, отдал таксисту. До встречи с женой оставалось так мало — оттягивать этот долгожданный миг было выше его сил.
Он надеялся, что жена приедет в аэропорт, встретит — ведь давал телеграмму о дне вылета, сообщил номер рейса. Но самолет, как обычно на дальних рейсах, на несколько часов опоздал. Узнала, наверное, Марина, что самолет задерживается неизвестно насколько, и уехала. А, может, и не приезжала?
Петр Данилович нервничал. Ему не терпелось поскорее обнять жену, прижать к груди дочурку, расцеловать тещу, которая ему казалась симпатичной и родной, хотя когда-то попортила немало нервов. До отъезда в Арктику Петр Данилович почти год прожил с семьей в квартире Агнессы Николаевны — своей жилплощади у него не было.
После окончания института его направили на работу в Институт Арктики и Антарктики, дали там койку в общежитии. Вскоре он познакомился с Мариной, женился, переехал из общежития в двухкомнатную квартиру ее матери. Агнесса Николаевна сразу заявила зятю, что прописывать его не будет, так как если он пропишется у нее, то потеряет в институте очередь на жилье. Петр Данилович согласился и прожил почти год, числясь в общежитии, а ночуя в комнате у Марины. Положение было нелепое, но Петр Данилович втайне надеялся, что когда-нибудь ему дадут комнату или, что маловероятно, однокомнатную квартиру. Он заберет Марину, и пусть тогда Агнесса Николаевна царствует одна в своей двухкомнатной.
Петр Данилович как-то не подумал, что Дика он привезет не в свою, а в тещину квартиру, и сейчас досадливо поморщился от этой мысли. Теща могла и не принять собаку. «Да нет, не станет она делать пакостей, — решил он. — Сейчас Аленка появилась, нельзя конфликтовать со мной!» На этом Петр Данилович и успокоился.
