Принц поднял голову и посмотрел вверх — на небо. За светом фонарей, укрепленных на стенах конюшенного двора и освещавших его, все еще была видна тускловатая красная линия охлаждающийся след от Пентрла. Тот зашел уже много часов назад и должен был вернуться лишь через несколько дней. Орамен посмотрел в сторону близпол юса, откуда всходил Домити, однако ночь была относительно долгой, и даже до предзари этого светила оставалось еще несколько часов.
Орамену показалось, что он видит сквозь тьму очертания башни Кинде-йиин; Ксилискинская располагалась ближе, но ее нижнюю часть скрывала высокая башня дворца. Однако он не был уверен. Ксилискинская. Или 213башня52 — название, данное их менторами, октами. Принц полагал, что лучше говорить «Ксилискинская».
Он снова обратил внимание на двор. Сколько знати собралось здесь! А он-то считал, что все сражаются с делдейнами. С другой стороны, его отец давно провел четкую границу между теми, кто сообщал двору изящество и мягкость нравов, и теми, кто мог участвовать в современной войне. Рекруты, великолепно-пестрые, ведомые в бой своими господами, не исчезли, но часть новой армии стала полностью профессиональной, а часть была представлена неплохо подготовленным ополчением. И командовали отныне капитаны, майоры, полковники и генералы, а не рыцари, лорды, графы и герцоги. Среди собравшихся во дворе Орамен заметил нескольких высших церковных иерархов и нескольких парламентариев, тоже отстаивавших свое право сопровождать принца. Он-то наивно представлял себе, что поедет один или с двумя-тремя сопровождающими. А оказалось, что он возглавит маленькую армию.
Орамену советовали не принимать никакого участия в сражении, которое развернулось сегодня в долине. Да у него и не было интереса к этой схватке, ведь предыдущим вечером всех категорически заверили, что сражение пройдет согласно диспозиции Уэрребера: до сего дня этот генерал числился среди лучших королевских стратегов. Отчасти это вызывало у принца сожаление. Всего два-три года назад его увлекли бы и очаровали машинерия войны, тщательно выверенная диспозиция, покорили бы колоссальная сложность планирования и строгая функциональность жестоких решений.
Но с тех пор он почему-то потерял интерес к военным делам. Они — эти дела — казались глубоко враждебными новой эре, которую приближали, которой помогали закрепиться. Сама война становилась старомодной, анахроничной. Неэффективная, расточительная, до крайности разрушительная, она не имела никакого отношения к сверкающему прагматическому будущему, которое предвидели величайшие умы королевства.
Только люди, подобные его отцу, могли скорбеть по прошлому. А он приветствовал будущее.
— Мой принц, — пробормотал кто-то сзади.
Орамен повернулся.
— Тоув! — воскликнул он, обнимая молодого человека. Тоув Ломма был его лучшим другом почти с младенчества. Теперь он стал армейским офицером и носил форму старого Летного Корпуса. — Ты здесь! Я думал, ты сражаешься! Как хорошо, что ты здесь!
— Последние дни меня держали в одной из башен для лиджей, вместе с эскадрильей животных. Легкие пушки. На случай воздушной атаки. Послушайте. — Он прикоснулся к руке Орамена. — Как это ужасно — ваш отец и Фербин. Сами звезды рыдают, Орамен. Не могу вам передать. Все наше летное звено... Так вот, знайте — мы в вашем распоряжении.
— Скорее в распоряжении тила Лоэспа.
— Он ваш защитник, Орамен. Я уверен, он будет хорошо вам служить.
— И я уверен.
— Но ваш отец... Наш несчастный король, все наши... — Голос Тоува задрожал. Замотав головой, он отвернулся, прикусил губу и засопел.
Орамен почувствовал, что должен успокоить старого друга.
— Что ж, я думаю, он умер счастливым, — сказал принц. — В сражении, одержав победу, как и хотел. Как хотели все мы. — Он оглядел столпившихся во дворе. Соперничающие между собой аристократы, казалось, выстраивались в некое подобие колонны, но скакуна Орамена пока что не было видно. На паровике бы получилось быстрее. — Я потрясен, — продолжил принц. Тоув по-прежнему смотрел в сторону. — Мне будет не хватать его. Ужасно не хватать. Это ясно. — Тоув снова посмотрел на него. Орамен широко улыбнулся и чуть подмигнул товарищу. — По правде говоря, я чувствую себя оглушенным животным — продолжаю идти, но глаза и мозги перекошены. Я жду, что вот-вот приду в себя. Я бы сделал это немедленно, если бы мог.
Тоув повернулся к принцу, глаза его горели.
— Я слышал, когда в войсках стало известно, что их возлюбленный король погиб, они набросились на пленных и перебили всех до одного.
— Надеюсь, что это не так, — сказал Орамен. — Отец был бы против.
— Они убили его, Орамен! Эти звери! Жаль, что меня там не было — я бы тоже отомстил за короля.
— Что ж, никого из нас там не было. Будем надеяться, что сделанное не принесет нам бесчестия.
Тоув медленно кивнул и снова ухватил Орамена за руку.
— Вы должны быть сильным, Орамен, — сказал он.
Орамен посмотрел на своего старого друга. Сильным... Таких банальностей Тоув ему еще не говорил. Смерть странно действует на людей.
— Итак, — сказал Тоув с робкой, неуверенной улыбкой, — как теперь вас называть — ваше величество? Или иначе?
— Пока еще рано... — начал было Орамен, но тут подошел один из графов и увел его. Сесть в седло ему помогали несколько герцогов.
* * *
На Ксилискской дороге, неподалеку от городка Эвингрит, кортеж, сопровождавший тело короля Нериета Хауска назад в столицу, встретился с почти столь же многолюдной процессией, возглавляемой Ораменом. Мертис тил Лоэсп (почти всю свою жизнь известный как правая рука монарха), увидев принца-регента в свете шипящих походных фонарей и медленно нарастающей зари Домити, до восхода которого оставалось еще несколько часов, спешился. Грузным шагом подойдя к скакуну принца, Лоэсп встал на одно колено посреди дорожной грязи и наклонил голову, оказавшуюся напротив стремени принца. Серебристые волосы его были встрепаны и стояли клочьями от перенесенных испытаний, искаженное скорбью лицо покрывали пороховая копоть и горячие слезы, которые все еще катились из глаз.
— Ваше высочество, наш возлюбленный господин, король, который был вашим отцом и моим другом и отцом для всего народа, возвращается к своему трону победоносным, но не живым. Мы одержали великую и разгромную победу, наши завоевания и полученные выгоды колоссальны. Только наше горе превосходит столь гигантские достижения. И превосходит так, что измерить это невозможно. Рядом с этой горькой утратой наш недавний триумф, пусть он и доставит нам яростную славу, ничтожен. Единственная причина того и другого — ваш отец. Без его несравненного руководства и настойчивого стремления к цели мы бы не одержали победы, а наша скорбь вызвана его безвременной, незаслуженной, неожиданной смертью.
И вот моя доля, которой я никогда не искал, мой великий долг — править в течение короткого промежутка между этим скорбным днем и великим днем вашей коронации. Я умоляю вас, ваше высочество, верить мне в том, что все совершаемое мной от вашего имени, мой господин, будет делаться ради вас и сарлского народа, всегда во имя МирБога. Ваш отец не принял бы меньшего, и в этом, столь важном для нас деле я смогу хоть в малой мере отплатить за честь, оказанную мне королем. Я чту вас так, как чтил его, ваше высочество, — целиком и полностью, всем моим существом, каждой моей мыслью, каждым поступком, сейчас и до тех пор, пока в этом будет состоять мой долг.
Сегодня я потерял лучшего друга, какого только можно представить, ваше высочество, истинный свет, негаснущую звезду, своим постоянным сиянием превосходившую, затмевавшую любое светило. Сарлы потеряли величайшего полководца, чье имя останется в нашей памяти до конца времен и будет звучать среди невидимых звезд громче, чем имя любого героя седой древности. Не стоит надеяться, что мы хоть отчасти достигнем его величия, и я нахожу утешение только в одном, мой господин: истинно великие остаются сильными и после смерти, и как великая звезда, угаснув, все еще испускает слабые лучи света и тепла, так и он оставил нам в наследство власть и мудрость. Из этого наследства мы будем черпать силы, своим величием оно станет усиливать наши собственные убогие старания и наши мизерные достижения, укреплять нашу волю.
Ваше высочество, если вам кажется, что я выражаюсь неизящно или без должного уважения к вашему положению и вам лично, прошу меня простить. Мои глаза слепы, уши глухи, а язык стал неискусен после всего, что случилось сегодня. Завоевать больше, чем мы считали возможным, а потом потерять куда больше этого — такое потрясло бы любого, кроме одного человека с несравненной душой, которого мы перенесли сюда, исполняя свой скорбный и страшный долг.
Тил Лоэсп замолчал. Орамен понимал, что должен сказать что-то в ответ. Последние полчаса он очень старался не обращать внимания на щебечущих герцогов вокруг себя — после того, как к нему сквозь толпу из людей и животных пробился Фантиль и предупредил, что, возможно, придется произнести речь. Даже эту краткую фразу секретарь едва успел произнести — его вместе со скакуном оттерли в сторону, туда, где было его место, по мнению знати: среди низшего дворянства, послушно стенающих священников и парламентариев со скорбными лицами. С того самого момента Орамен пытался придумать что-нибудь подходящее. Но что он мог сказать или сделать?
