Марина смотрела то на Энди, то на фею, пока Энди не нахмурился.
— Ты можешь не смотреть на меня так? И ты зря стараешься!
Энди произносил эти непроходимые глупости со столь серьезным видом, какой ей даже во сне не мог присниться. Это был настоящий Энди. И этот Энди стоял рядом с ней, из чего можно было сделать вывод, что фея тоже настоящая.
— Давай, Марина, иди же, — торопила ее фея.
Марине ничего не оставалось, как признать, что она ее видит и слышит. К счастью, у нее были свидетели.
— Ты ее слышал?
Энди не притворялся, когда распахнул глаза и нахмурил брови.
— Кого я слышал?
Марина показала на фею — та как раз летала вокруг них с насмешливой ухмылкой на лице.
— Ту… которая порхает.
Энди смотрел сквозь фею и, конечно же, заметил ее, но притворялся с поразительной непринужденностью.
— Кто порхает?
Марина занервничала. Да нет же, он должен ее видеть!
Мнимая фея вступила в разговор:
— Он меня не видит и не слышит.
Однако Марина уже не понимала, что происходит.
— А ты помолчи!
Энди прервал ее:
— Если ты сестра Анхелы, это еще не дает тебе права затыкать мне рот!
Марина оправдывалась, как могла.
— Извини, я разговаривала не с тобой. Я разговаривала с ней. Она ведь фея, правда?
Энди упер руки в бока и сделал шаг вперед. Марина на всякий случай сделала шаг назад.
— Ты издеваешься надо мной? — с дерзкой ухмылкой буркнул парень.
Фея, вышедшая из себя, опустилась Энди на нос.
Марина и ахнуть не успела, как трусливый крик нарушил ленивую тишину летнего вечера.
— Ай, ай, ай! Мой нос!!! Комар!!! Какая мерзость!
Марина смотрела открыв рот и не смея возразить.
Более того, она этому обрадовалась и, воспользовавшись невезением Энди, бросилась бежать. Ее жизнь стала вечным марафоном.
Мчась домой, девушка невольно заговорщически подмигнула своей новой летающей подруге и, тяжело пыхтя, спросила:
— Ты фея?
Ответ можно было предвидеть:
— Конечно же, я фея.
Цицерон
Точно водяной смерч Цицерон ворвался в кабинет отца, пытаясь обнаружить причину катастрофы, и тут же заметил в его руках улику. Эрнесто специально отключил модем, объявив сыну бойкот. К тому же отец был не один. Рядом с ним стояла Леонора, мать Цицерона.
— Подключи его! Подключи его сию же минуту! Речь идет о жизни и смерти! — закричал Цицерон. Он думал о Мириоре и о том, что у того почти нет шансов выстоять перед драконом.
Однако отец резким жестом остановил сына.
— Нам с Леонорой надо с тобой поговорить!
Цицерон вздрогнул. Как могли родители хладнокровно навязывать ему очередную ненавистную семейную сцену в тот момент, когда его друзья сражаются не на жизнь, а на смерть?
— Сейчас не могу, в другой раз. Пожалуйста, подключи модем. Мириор, наверное, уже мертв!
Леонора поднесла руки к лицу, точно стыдясь того, что сказал сын.
— Вот видишь? — с огорчением заметила она. — Об этом я и говорила!
Эрнесто откашлялся и улыбнулся.
Ни кашель, ни улыбка отца не предвещали ничего хорошего. Точнее, кашель предвещал, что он собирается произнести скучную и утомительную проповедь, а улыбка говорила о том, что он считает себя самым добрым на свете человеком, готовым осветить путь неучам и приобщить их к правде. Как это было противно!
— Садись и устраивайся удобнее. Давай пообщаемся…
И одновременно, опровергая свои слова, не дождавшись, пока сын расположится удобнее, отец начал свой монолог:
— Какое-то время назад мы с Леонорой заметили, что ты ведешь себя не совсем адекватно. Надолго запираешься в своей комнате, не гуляешь с друзьями, почти не разговариваешь с нами, а целыми днями и ночами сидишь, подключившись к какой-то игре, которая поглощает все твои мысли. Цицерон, так больше продолжаться не может…
Чего еще можно было ожидать от родителей, которые при крещении дали ему такое имя?
— Не называйте меня Цицероном! — посмел возразить он, бросая вызов этому потоку слов.
Цицерон сделал это, потому что был крайне раздражен. Ему не следовало вести себя подобным образом, но слова уже слетели с его уст, хотя он тут же пожалел об этом. Ведь они были без ума от этого помпезного имени.
— Это твое имя, оно настоящее, зафиксировано в твоем свидетельстве о рождении, оно устанавливает твою личность, и мы выбрали его, мечтая о том…
— Мы тебе уже объясняли, что Марк Туллий Цицерон — великий римский политик, философ и оратор…
— Нам бы хотелось, чтобы ты был столь же смелым, как он в своих «Катилинариях» и «Филиппиках»…[10]
— Вспомни его изречение: «Истину искажает как неправда, так и обман».
— И не забывай, что твой язык говорит о твоем уме. Слово сделает тебя свободным!
Все это произносилось с нарочитым, но искренним пафосом.
Цицерон с детства привык к скучным цитатам и умозаключениям, которыми пичкали его родители. Уже много лет он знал, что Эрнесто и Леонора странные люди. Он обнаружил это не без удивления, узнав, что его друзья называют своих родителей папами и мамами, слушают эстрадные песни и верят, что Цицерон — центральный нападающий команды «Бока Хуниор».
Сначала Цицерон подумал, что это родители его друзей странны. Затем, следуя здравому смыслу, пришел к выводу, что странно ведут себя Эрнесто и Леонора, как они сами просили его себя называть, чтобы их сын чувствовал себя ближе к своему настоящему «я», а не разыгрывал выдуманные роли.
Уже несколько месяцев как они перешли в решительное наступление, неустанно придираясь к нему.
Цицерон избегал родителей и встреч с ними, во время которых Эрнесто и Леонора говорили, говорили и говорили, упиваясь собственным красноречием и подогревая себя надеждой, будто сын следит за ходом их мыслей и разделяет их взгляды.
Цицерон нервничал. Юноша оказался полностью во власти родителей, ибо они держали в своих руках пуповину от мира, в котором он, по существу, жил: кабель от его компьютера. И, чтобы владеть им, ему приходилось переносить множество испытаний. К примеру, слушать, что они говорят.
И все же он терпеть не мог, когда его называли Цицероном. Это имя было непроизносимым, смешным и высокопарным. Точка.
И как только его родители не понимали, что назвав его подобным образом, они сыграли с сыном злую шутку, ведь такое имя стало причиной постоянных подколов и издевательств? Они сделали из него посмешище еще до того, как он пошел в школу!
А как раз в это мгновение Мириор, наверное, уже погиб. Хуже того, Тана и Варлик одни не устоят перед натиском Трамбла и тоже погибнут!
Цицерон впал в полное отчаяние.
— Наверное, Мириор уже погиб, и скоро погибнут Тана и Варлик!
Эрнесто ухватился за соломинку, которую ему преподнесли на блюдечке.
— Это кто такие?
У Цицерона появились две возможности: обмануть родителей или открыть все карты. Учитывая обстоятельство, что Эрнесто и Леонора отличались подозрительностью, обман сам по себе стал бы достаточным поводом, чтобы вооружить их аргументами на всю жизнь. Поэтому намного лучше, в тысячу раз было лучше сказать правду и изобретательно отстаивать ее.
— Мириор — гном-колдун. Тана — девушка-колдунья, а Варлик — карлик-воин. Их силы не безграничны.
Наступила гнетущая тишина.
— Полагаю… они твои друзья, — Леонора пыталась разрядить обстановку.
Однако Цицерон вспомнил, что причиной подобной ситуации стали его родители, и решил все драматизировать.
— Они были моими друзьями еще пять минут назад! Но… по вашей вине они клянут меня на чем свет стоит за то, что я бросил их в беде.
Эрнесто прервал его и заговорил, чеканя фразу по слогам, будто его разум засорился:
— Ты не бросил их! Я отключил твой модем и вернул тебя к действительности! Дошло до тебя? Твои друзья не существуют, того, другого мира нет, есть только этот мир, в котором мы сейчас живем — Леонора, ты и я.
Свою тираду отец подкрепил жестом. Окажись в его руке кусок мела, он нарисовал бы оба мира, настоящий и воображаемый, и перечеркнул бы воображаемый мир огромным крестом, а внизу подписал бы НЕСУЩЕСТВУЮЩИЙ.
Цицерон сжал кулаки.
«Фантастика! Отец в очередной раз изобрел глупую теорию и облек ее в слова с привычной для себя невыносимой нравоучительностью, уже восторгаясь собственным открытием. „Какой я умный“, — видно, твердил мысленно… А вдруг отец даже вздумает написать об этом книгу? Как это отвратительно!»
Леонора страдала. Возможно, она не была согласна с методами Эрнесто.
И Цицерон как хороший стратег решил воспользоваться этой трещиной и разъединить их.
— Леонора, прошу, мне нужна всего лишь одна минута. Я ведь знаю, что это игра, но не могу же я оставить их в беде. Вы же учили меня быть верным узам товарищества, разве не так?
