сделает любовь и моя идея. Идём!» Поднимаемся на третий этаж. На площадке у двери стоит огромный, обшитый полосками белой жести в клетку, сундук. «Суздальский», как сказал Саша. Сундук заперт на «калач» – с бычье сердце. В нём – архив, а на двери – табличка: «Коммутатор аэропорта. Посторонним вход строго воспрещён». Сашка шепчет: «Ты подожди здесь. Видишь – тебе нельзя», – и исчезает за дверью. Остаюсь, сажусь на «Суздальский», трогаю «калач» – он холоден и в своей массивности серьёзен, более подходил бы для тюрем или банков. Минут через двадцать открывается дверь, выходит Сашка, за ним, – знакомимся, старшая смены Ксения. Сашка с выдохом в ухо шепчет: «Эта – Пентюха». Смотрю на Ксению . Нет, вы меня лучше раскатайте дорожным катком как консервную банку, но для «Пентюха» она чрезмерно хороша. А впрочем,– любовь то не очень разборчива! У Ксении в руке Сашкина «красненькая», он всё ей уже объяснил, и она с понятием говорит: «Картошки найдём, огурчиков тоже найдём, омулька купим. Да, вот Саша говорил, что нужно спирта, ну и его достану. Так что не беспокойтесь, Саша!» Собираемся уходить, но Ксения тихо берёт меня за руку, смотрит сквозь моё лицо в душу и спрашивает: «Антон, если вы человек, скажите, Сева холост или женат?» Я – человек, но не знаю о нём таких подробностей. Кошу глазом на Сашку, стоящим за Ксенией,– он пожимает плечами, потом отрицательно качает головой. Лицо Ксении выражает грусть, ожидание. Я вспомнил, что из этих элементов состоит часть любви. Говорю, что этот «румяный батон» одинок как Есенинский клён; ждёт – не дождётся, когда его «охомутают». Из всех моих слов она поняла, что он одинок, и синие её глаза подёрнулись влагой и доверчивостью двухнедельного телёнка. «Антон, я только одному Вам доверяю». Может на неё подействовала высота третьего этажа или тридцатиминутное знакомство?! Она так расчувствовалась, что чмокнула меня в губы, сказала: «Благодарю. А об остальном – не беспокойтесь». Скатываемся вниз по лестнице через три ступеньки, Сашка на ходу выкрикивает: «А, я что говорил! Вот видишь на что способна любовь! Эх, зачем я так рано вступил в брак?!»
….. Собираемся к шести. «Пентюх» достал, вернее,– ему передала Ксения, две штуки градусного. На этикетках значилось: «Спирт питьевой, 96 %». «Если перевести на мягкую пахоту, то грамм по четыреста придётся на пятнадцатисильный трактор», – говорит Сашка, до авиации имевший дело с землёй. Он ухмыляясь разворачивает серую бумагу, и мы видим две коробки, перевязанные голубенькими лентами, конфеты «Василёк» – великая редкость в то время. «Марии Ивановне и ещё кое-кому. Всё равно «Рекорд» не покупать, да завтра и домой двинем». Приходят Ксения и с ней Тамара – высокая шатенка лет двадцати четырёх. Глаза – густо-серые с поволокой, ресницы – мохнатые, как гусеницы кедрового шелкопряда. Тамара так владеет ими, открывая широко, щуря, кося, закрывая в щелочку, с удивлением распахивая, наполняя истомой, серьёзностью, испугом и ласкою, что на неё хочется смотреть не отрываясь и думать – чёрт возьми, как это она умеет! Они опорожняют сумки, на столе появляются кастрюли. В голубой – картофель, полит подсолнечным маслом, от чего чуть желтоват, поверху разбросаны колечки лука. Парит. В белой – квашеная капуста с глазками моркови, наверху – большие пупырчатые огурцы с белыми носами. «Нет, это ещё не всё, – говорит Ксения, – на деньги мы купили вот это!» По духу сразу видно, что в бумаге – можно и не разворачивать. «Немного колбаски, хлеба, конечно, и себе – две бутылки ситро «Пчёлка». Не возражаете?» «Это всё – Ксюша. Огурцы мы давно съели, капусту не солили», – щуря свои восхитительные глазки мурлычет Тамара. Сашка вынимает из тумбочки коробку конфет и преподносит Тамаре. Та по одной равнодушно отправляет в рот. Ксения вопросительно смотрит на Севку, – тот прозаичен, как свежее вырванный буряк. «Пентюх» сел на койку, Ксения – напротив рядом с Тамарой, едят конфеты. Но Ксения не сводит взгляд с розового лица Севки, отрешившись от мира. Я понял, что не было бы Севки, стол выглядел бы куда скромнее. Да, я не ошибся там наверху. Она его любит! Пришёл Иван Петрович, Иван – Степь, не пришла Мария Ивановна. Она передала нам поздравления об окончании учёбы, пожелания здоровья, но не хочет видеть нас пьяными, чтобы не думать о нас плохо. …. Первым «вышел» весь «Пентюх». Он поискал глазами куда бы лечь, до своей койки не дотянул,– его «питьевой» уложил на Сашкину. «Готов – сказал Иван Петрович – Богатая смесь – заглох!» Севка лёг неудобно,– воротничок рубашки глубоко врезался в горло, и он начал хрипеть. Конечно, с ним бы ничего не случилось – похрипел бы и перестал. Но Ксения испугалась, стала его поправлять, ей это не удавалось, не могла она расстегнуть и воротник. Тогда она взяла нож и срезала верхнюю пуговицу. Храп прекратился. Ксения к столу не вернулась, она нависла над Севкой, облегчала ему сон, прикладывала мокрое полотенце к его пунцовому лицу, дула на него, и он стал причмокивать губами. Потом вышел из строя Иван- Степь. Он пел про синеглазую Сенильгу на русско-бурятском наречии; мы ему подпевали. Но вот он оборвал песнь «Люблю тебя, мой друг Байкал», обвёл нас жёлтыми, с дымчатым ободком глазами, сказал: «Мера знай, честь знай»,– и сложил «крылья», уткнув голову в спинку кровати. Мы пели все те же милые сердцу сибирские песни: про Баргузин, чтобы он пошевеливал вал, про глухую тайгу, лётную, «летят утки и два гуся»….. Разошлись не поздно. Иван Петрович унёс подарок с нашими пожеланиями Марии Ивановне, расцеловал нас, назвав – «эх, вы бродяги, бродяги!» Это нас растрогало, Сашка встал на колени и начал всхлипывать. Ушёл Иван Петрович, оставив в нас может не заметную любовь, но долгую память. Сижу в грустном « равновесии». Саша всё стоит на коленях держась за стул. Его поднимает Тамара, подходит Ксения, и они втроём уходят к себе на третий. Севка беззаботно посапывает, облизывая свои «сардельки»– видно хочет пить. Не помню, когда вернулся Сашка, только в тишине что-то мягкое, большое шлёпнулось на пол. Зажёгся свет, у выключателя стоял Саша в трусах. Я и Самсонов приподнялись в койках и смотрели как «Пентюх» на четвереньках ползёт к двери. «Ты это куда?» – спросил Сашка. «К женщинам» – не поднимая головы изрёк Севка, переходя на пластунский. «Вернись!» Севка мотает головой, толкает дверь лбом и исчезает в коридоре. «Что поделаешь,– любовь! Эх зачем это я так рано вступил в брак ?!» -гася
