Через полчаса, когда депутат уже начинал терять терпение, из ее палаты выскользнул худощавый юноша в шляпе, дорожном сюртуке, бриджах и сапогах.
Несколько мгновений Шовиньер разглядывал преображенную мадемуазель де Монсорбье, и от его пристального взора не укрылась ни одна деталь ее облика. В новом наряде, с тщательно спрятанными волосами, она казалась еще более миниатюрной, но вряд ли кто из посторонних, взглянув на нее, усомнился бы, что видит перед собой мужчину. Шовиньер одобрительно кивнул и поспешил вниз, увлекая ее за собой. Дюми уже ждал их с приготовленным свидетельством. Завершив все необходимые формальности, депутат вместе со своим секретарем направился к карете, Дюми закрыл за ними дверь и с облегчением вздохнул, когда лошадиные подковы застучали по мостовой.
Они ехали в полном молчании, и лишь когда карета замедлила ход перед заставой на улице д'Энфер, Шовиньер, протягивая своей спутнице пухлый кожаный портфель, сказал:
— Паспорта сверху. Когда потребуется, вы предъявите их, это входит в ваши обязанности. Говорить при этом необязательно.
Карета остановилась перед железной решеткой, преграждающей выезд из города, и офицер в голубом мундире с красными эполетами из шерстяной ткани — золотые знаки отличия, неуместные в эпоху всеобщего равенства, были упразднены — распахнул дверцу и повелительно окликнул путешественников:
— Кто едет?
— Гражданин депутат Шовиньер, полномочный представитель Конвента, — отозвался из своего угла Шовиньер. — Антуан, покажите наши документы, и поспешим дальше.
Из-под опущенных ресниц он наблюдал за действиями своего «секретаря», готовый вмешаться в любой момент. Но этого не понадобилось. Недрогнувшей рукой мадемуазель де Монсорбье достала из черного портфеля нужные документы и протянула их офицеру.
Бегло просмотрев бумаги и убедившись, с кем имеет дело, тот с почтительным видом вернул их обратно, чопорно отсалютовал и тихонько прикрыл дверцу кареты.
— Пропустить гражданина депутата Шовиньера! — услышали они его зычный голос.
Заскрипели петли железных ворот, звонко щелкнул хлыст кучера, тронувшего лошадей, солдаты взяли на караул, и карета покатила вперед, оставляя за собой Париж.
— Мы перешли Рубикон[17], — сухо проговорил Шовиньер и откинулся на спинку сиденья, вытянув перед собой длинные худые ноги.
Он украдкой взглянул на нее и, подивившись спокойствию, с которым она убирала документы обратно в портфель, не удержался от восторженного восклицания:
— Вам не откажешь в мужестве!
Она защелкнула замок портфеля и, подняв на него глаза, улыбнулась.
— Это у меня в крови, — негромко ответила она. — Едва ли у вас была возможность встречаться с женщинами моего круга, гражданин полномочный представитель, поэтому вы и удивляетесь.
Услышав подобный намек, другой на его месте мог бы счесть себя оскорбленным, но Шовиньер обладал редкостным даром самоотстраненности и был способен по достоинству оценивать критические высказывания в свой адрес. Он одобрительно кивнул.
— Я вижу, вы мастерица строить предположения, — с иронией в голосе произнес он. — Наверное, у представительниц вашего круга это тоже в крови, равно как и привычка бездумно проливать ее, неважно, свою или чужую. Ну хорошо! Давайте поговорим о другом. Мы направляемся в Невер. Сегодня четверг. В субботу вечером мы должны быть на месте. Исполняя свой долг перед нацией, я не щажу лошадей.
Еще бы: карета мчалась с сумасшедшей скоростью. Депутат тем временем продолжал:
— Теперь послушайте, что я предлагаю вам. — Он сделал паузу и пристально посмотрел на мадемуазель де Монсорбье.
У нее слегка перехватило дыхание, а сердце встревоженно забилось; однако она ничем не выдала своего волнения, и Шовиньер не торопясь принялся излагать свой план:
— Если бы вы взглянули в эти документы, то вам непременно бросилась бы в глаза категоричность формы, в какой они составлены. В них говорится, что мы наделены чрезвычайными полномочиями и под страхом смерти всем предписывается оказывать нам всяческое содействие при исполнении поручения государственной важности. Никто в Невере не удивится, если мне вдруг срочно потребуются подробные сведения о ситуации, скажем, где-нибудь на востоке Бургундии[18]. Не имея возможности оторваться от неверских дел, я пошлю вместо себя вас, и местный революционный комитет снабдит вас пропуском, с которым вы без труда доберетесь до Роны; ну а вы, оказавшись на ее берегах, думаю, без особого труда найдете способ переправиться в соседнюю Швейцарию, где будете в безопасности.
Он замолчал, и наступила долгая пауза. Она не могла поверить своим ушам. Все, что она до сих пор слышала, говорило об альтруизме его мотивов. Что подвигло его к состраданию, столь необычному для этих хищников в человеческом обличье, которые совершили революцию? Благовидный предлог, которым он прикрывался, предлагая ей свою помощь, ничуть не обманывал ее. Она ухватилась за нее, как утопающий хватается за соломинку. Отнюдь не полагаясь на его обещания, она больше рассчитывала на свою силу, мужество и изобретательность и надеялась перехитрить его, если вдруг он вздумает воспользоваться ее беспомощным положением.
Но не оскорбляла ли она его в своих мыслях? Что, если он действительно был бескорыстным другом и пытался спасти ее, не требуя никакой награды для себя лично? В это она ни на секунду не могла поверить, и, однако же, из его слов, если только они не были произнесены лишь для того, чтобы усыпить ее бдительность, нельзя было сделать никакого иного вывода.
— Вы молчите, citoyenne, — вынуждая ее к ответу, вновь заговорил он. — У вас имеются какие-то сомнения? Или вы можете предложить лучший образ действий?
— Нет, вовсе нет. — Она на секунду запнулась, чтобы унять легкую дрожь в голосе, и ему показалось, что ее лицо, скрывавшееся в полумраке, слегка побледнело. — Гражданин, я глубоко тронута вашей благородной заботой обо мне, вашими усилиями, которых вы не пожалели, бескорыстно служа мне.
Его глаза слабо сверкнули, словно уголек вспыхнул и погас в темноте, но она не заметила этого и, глядя прямо перед собой, продолжила:
— Я не нахожу слов, чтобы выразить вам свою благодарность. Ничего иного я не могу и пожелать. У меня есть друзья в Швейцарии, и я…
Она запнулась и замолчала, однако вовсе не потому, что была растрогана или хотела сделать вид, что растрогана. Сейчас ей приходилось прилагать все усилия, чтобы сохранять выдержку и бдительность перед лицом завуалированной опасности, и это обескураживало ее, способную мужественно и храбро встретить любую открытую угрозу.
