‑ На‑ка, своим отнеси. ‑ Олег... ‑ Бери‑бери, батьке твоему сейчас нужнее. Бери и иди, помоги им. Отворачиваюсь, сажусь на откатившийся и погасший "огарок" полена, смотрю на пепелище. Ладно, ребята. Был я умеренным наци во времена институтские, не любил янки и евреев. Потом то ли поумнел, то ли сволочнее стал ‑ делил людей уже на дельных и мусор. Теперь же... Кафа, говорите? Крупнейший невольничий рынок? Будут мне свидетелями старые наши боги, не успокоюсь, пока есть вы на земле с вашей Кафой. Вы хочете геноцида ‑ их есть у меня. Дрезден янки в моем мире так не ровняли, как вам уготовано. И пусть говорят о всепрощении, испытаниях божьих ‑ это для слабых. Услышь меня, Перун. Помоги, Локи ‑ мы с тобой одной крови, оба умеем пакость на ровном месте устроить, с честной рожей. Числобог, какую мзду тебе принести, надели меня холодной змеиной рассудочностью, дай ударить наверняка. Рука тянется к засапожнику ‑ зброя в "лазарете" висела прямо в изголовье. И‑и‑и...
‑ Стой, Олег! Ну сожгли кузню, но ведь отстроишься заново, голова цела, а руки заживут. ‑ Агафий подошел неслышно, и отдернул мою левую из‑под ножа.
‑ Мы с тобой убийцы, Агафий. Нет нам места в раю господнем. И не смерти хочу, а клятву скрепить. Он выпускает мою руку. Поздно для ножа. По наитию, беру из кучи горячие еще угли, кое‑где светящиеся алым. Слова, что я шепчу про себя, никому не скажу, слишком уж это личное. Растираю всё, что есть между ладоней, стряхиваю вниз. ‑ Что стоишь, брате? Садись, извини, потчевать нечем. Какая‑то спокойная уверенность приходит после сделанного и сказанного ‑ кажется, я обрел недостающую часть смысла жизни ‑ разрушительную.
Мой собеседник остается стоять. Ладно, и я постою.
‑ Ты бы в церковь сходил, брате. Господь милосерден, освободит от клятвы, в запале данной. Ох, хитер камрад. Глаза в упор жгут, голос тверд ‑ прямо истинный христианин, возжелавший блага тяжко нагрешившему, но не безнадежному ближнему. Только видел я тебя три дня подряд ‑ настоящего видел, когда душа миру открыта, потому что выжить уж и не надеялись.
‑ Давай уж без уловок, брате. Я мало знаю ‑ там, откуда я пришел, давно забыли, кто на белом коне ездит. Старики порой шептали, кузнецы да мельники что‑то знали, но я по малолетству только вершков нахватался. А слово мое крепко, и не новым его ломать, старым‑то данное.
‑ Без уловок, говоришь? Что ж, кончилось время игры...
‑ Больше садам не цвести...
‑ Тень от гигантской горы... ‑
Встала на нашем пути...
‑ Ладно, паря, а вот продолжи‑ка еще за мной. Отсюда и до самой глубины веков... ‑ Я вижу череду моих предков!
‑ Что наврали сказители в легенде о тринадцатом воине? ‑ Меч тех времен не перековать на булатную саблю.
‑ Четыре буквицы, когда считаешь, как резать на махине? На мгновение задумываюсь ‑ ну точно! ‑ Тэ, эс, вэ, эн.
‑ Дожил‑таки. И состарившегося в боях воя вдруг прорывает. Он рассказывает, как полоумный жрец вдалбливал в память бессмысленные тогда "пароли и отзывы", как скитался по германским, литовским, польским, русским землям, как находил и терял боевых друзей, как пристал к "нашему" боярину, признав в нем родственную душу. Как почти потерял надежду, глядя на всё прибавляющиеся в бороде серебристые нити. Многое было говорено в тот вечер...
‑ Агафий, боярин кличет! И тебя, Олег, тоже. ‑ Белобрысый мальчишка подошел незаметно, очень уж мы увлеклись. Хороший мальчик ‑ уже тем, что живой. Остальное приложится.
Побрели мы с Агафием в усадьбу, мальчишка вперед умчался. По дороге, расспрашиваю Агафия. Вот уж покидала жизнь человека. Родился он в Литве под Минском, в семье потомственных воев. Вроде бы, почетная профессия. Вот только уличное их прозвище ‑ "нурманы". Естественно, такое прозвание не прибавляло любви окружающих, не одна Европа ставила налет скандинавов наравне в чумой. Да и род, прямо скажем, соответствовал. Расчетливо‑жестокие, твердые и в сече, и в уличной свалке, поколения потомственных дружинников не дослуживались до серьёзных чинов лишь по тому, что и мерили по военной мерке всегда ‑ в битве, в походе, в мирной жизни, в женитьбе. Их ценили, жаловали всячески ‑ только не чинами и поместьями. Не всякий правитель способен ежедневно встречаться с прямым, как русский меч, боярином или воеводой. Который может прямо и прилюдно рубануть ‑ "не по чести", мол, холопить того‑то, или в спину князю‑сопернику бить. Поддержит такого дружина ‑ греха не оберешься. Как часто случается, большинство правителей предпочитало держать подручных, а не соратников. Да еще ‑ крепко держали "нурманы" в голове не только воинские обычаи. Поговаривали про них всякое ‑ мол, не только в церковь заходят, а и старых богов не забывают. Таких всегда немало было ‑ но неудобные, в итоге, так и остались вечными ратниками. Да и поговаривали не зря ‑ кое‑какие традиции передавались еще изустно в семье, да и капища еще не все повыжгли. Вот однажды и поманил жрец молодого воя, да велел идти и искать ‑ а кого не сказал. Дал "пароли" и примерные ответы, да велел беречь человека, кто на них верно ответит, или хоть похоже. Не сказал, ни в каких землях искать, ни зачем беречь ‑ "береги", мол и всё тут. Так Агафий и искал ‑ пока не осел у Семена Андреевича ‑ тот весьма похоже ответил на два из четырех вопросов. Иные и на первом не то, что спотыкались ‑ намека не понимали. И у тульского выборного появилась вторая правая рука ‑ надежный и умелый вой, ценящий добрую драку, хороший клинок, да славную девку. Ну и от кружки пенной не отказывается. Впрочем, и от природы данная рука при виде исконно мужских радостей плетью не висла.
Так и доползли до усадьбы. Раньше‑то я быстро добегал ‑ но тогда не уходила львиная доля сил на раны. Хорошо бы вообще отлежаться, да надо работать.
Оказывается, не одних нас звали ‑ во дворе торчат еще несколько деревенских, кто побогаче. Понятно, и староста тут же ‑ "дед" Павел о чем‑то трет с ярыгой.
‑ А вас, Штирлиц, я попрошу остаться ‑ так, кажется, говорил "папаша Мюллер"? Вот и помещик наш, проведя "производственное совещание" на предмет восстановления пожженной деревни, изрядно измусоленной ограды поместья, отпустил всех ‑ а меня оставил. Вообще не очень понимаю, на кой я на этом сборище ему сдался? То, что кузницу восстанавливать будем после домов и ограды ‑ понятно. Что от общих дел я увиливать не стану ‑ тоже. Так на кой?
‑ Садись, Олег. Видел я, что у тебя только пепел и остался.
‑ Ну, не только пепел, кое‑что в земле есть, Семен Андреич. Железо я сохранил, большую‑то часть. Вот дом и приспособы всяческие, и правда пожгли. Да ладно, еще лучше сделаю.
‑ В боевые, значит, не пойдешь? Видал я тебя на стене, аж пожалел, что не похолопил.
Шутит боярин. Попробуй похолопь безвинно ‑ сделаю ноги, как не было меня. И ищи потом белку в лесу ‑ Русь Московская, она большая. Да еще Литва есть, да казаки ‑ словом, если не по своей воле и не судом ‑ хрен ты меня похолопишь.
‑ Не, боярин, с кузни моей поболее толку будет. ‑ Вот о кузне я и хотел поговорить. Ты почто моему Тришке саблю ковать отказался? Плуги деревенским делаешь, а защищать их чем прикажешь?
Цельностальные плуги я и правда сделал летом. Аж три штуки отдал деревенским на испытания ‑ старосте Павлу, Васькиному отцу Михаилу, да Катькиному ‑ Никифору. Пока вроде довольны.
‑ Плуги в мороз лежат себе, да есть не просят. А та же Литва может и по зиме налететь, Павел сказывал. Да и с полудня татарва не только в Крыму имеется. Выведешь ты рать в поле, да начнете биться, ка‑а‑ак пойдут сабли да доспех ломаться...
‑ С чего это?
‑ А вот есть такая пакость, называется хладноломкость. Сделаешь саблю, вроде как всё хорошо, летом только радуешься. А мороз ударит, она хрупкая становится. Не как лед, но уж прости, боярин, дерьмоделы живут в другой деревне.
‑ Вот оно как. Не знал. Что, вообще ни броню, ни оружие делать не будешь?
‑ От чего не буду, вот с присадками разберусь, да как варить. Ножи уже приличные получаются, а длинная полоса трескается. Две отложил летом, с разных варок, зимой опробую. Наверняка еще улучшать придется, додумывать что‑то. Будет нормальное... изделие, не придется и в Туле сабли брать. А пока не обессудь, надежность не та.
‑ Да теперь и в Туле придется только в холода закупать.
‑ Эт ты зря, Семен Андреевич. Кузнецы там добрые, просто соперники им не нужны, оттого секреты и держат. Ха, я даже поил двоих как‑то за свой счет, и то ‑ мастерством хвастают, из того что каждый подмастерье знает, секрета не делают, а вот как до варки булата доходит ‑ рот на замок, и ключ в реку.
‑ Ты ж не пьёшь, вроде? Или разговелся?
‑ Да ради булата я бы и татарина поцеловал, куда скажет, не то, что к Ефимке в кабак заглянул. За что только не пили, хоть за братство кузнечное, хоть за воев ‑ ухмыляются, да только "пробуй, паря, пробуй" и говорят.
‑ Вот о братстве воинском опять. Ты что, сдурел со стены прыгать? Как хорошо ни рубись, а поломал бы ноги ‑ отпевали бы тебя сейчас! Да и ты, хоть и Олег, да не Вещий ‑ Агафий посильней тебя, хоть и хранят тебя... святые.
