– А со мной? - произнес переставший храпеть Хома.
– Ну, раз проснулся, давай посмотримся. Так… смотрим сюда… а если сюда? Что за черт? - вдруг воскликнул эскулап, но взял себя в руки. Так…, протянул он, всматриваясь в глаза больного. Та-ак… а если попробовать руки вперед? Та-ак… а если ногу на ногу? Та-ак. Как самочувствие?
– Спасибо, как никогда, - и мальчишка вдруг широко улыбнулся.
– И голова не болит? - еще более внимательно присматриваясь, спросил Василий Иванович.
– Совсем.
– Ты мне признайся, куда свое косоглазие дел?
– И оно тоже?
– А ты не спрашивай, ты в зеркало погляди… Да-а. Тут осмотром не обойдешься. Ко мне в кабинет! Немедленно! А ты, - он обернулся ко второму подопечному, - ты брат, извини, но подождешь. Здесь такие дела творятся. Боюсь сглазить, но…
– Еще чего, я сам пойду - отпирался в это время Хома от санитарок, вознамерившихся отвезти его на каталке.
– Хорошо. Пусть пробует, - согласился врач. Только, дружок, медленно, и если вдруг что…
– Не будет вдруг, доктор, - уверенно заявил подросток. - Идемте, - и он в сопровождении белых халатов вышел.
Оставшись один, Максим попробовал разобраться в своих ощущениях. Не было никаких сомнений - в нем проснулась какая-то странная сила. И он может ею лечить. Но чем сильнее болезнь, тем больнее ему самому. Или чем больше надо отдавать сил, тем больнее? Но силы восстанавливались все быстрее. Вот и сейчас. Вчера чуть до койки доволокся, а сегодня даже врач не заметил. Или заметил? Максим потянулся за зеркальцем и внимательно рассмотрел свое отражение. Конечно, похудел - вон, скулы торчат. Конечно, побледнел. Но в остальном…
Красавец, красавец, - перебил его размышления голос сестры - болтушки. Хоть ты не изменился, а то, думала, не двое суток, а два месяца отдыхала.
– Не изменился? - уточнил Макс, решив не обижаться на "красавца".
– Ну, по сравнению с некоторыми. Эта знакомая твоя. Уже ест сидя. И собственными руками. Этот парнишка - как ракета понесся. А думали - на всю жизнь инвалид. Да и ты - сколько пластом лежал, отец здесь дневал и ночевал…
– Папа? - изумился он.
– Ну и что? Здесь многие так. И отец твой, когда из столицы вернулся.
– Из столицы?
– Да ты, мальчик, еще туго соображаешь. Героя то только в столице вручают. Чем ты вообще здесь занимался? Ничего не знаешь. Или профессор тебя так оградил? На газеты, которые ты просил. Я взяла разные, там и пишут по-разному, но в главном - одинаково.
Продолжая тараторить, Светлана положила ему на тумбочку ворох газет, автоматически что-то поправила, что-то убрала, открыла форточку, раздвинула шторы и кинулась к выходу за завтраком.
– Ну, теперь ваша палата на самообслуживании. И есть пора ходить самостоятельно. Побегу. Там новых тяжелых из реанимации привезли, в другую палату. Потом забегу.
Максим опять остался один и, потихоньку облизывая ложку с ненавистной манной кашей, взялся за газеты. Когда, наконец, врачи отпустили его соседа, юноша уже прочитал репортажи о подвиге отца. Он не соврал профессору - в памяти отчетливо всплыла картина авиакатастрофы. И воспринимал он это довольно спокойно.
Неужели из-за этого, - недоумевал он. Ну, если бы отцовский самолет рухнул, если бы уже в штопор ввалился. И то есть возможность катапультироваться. Вот, когда надежды не осталось… Но такого не было. Судя по этим очеркам, батька не штопорил. Даже не пикировал. Неужели я такой хлюпик? А если бы на его месте был я? Стало стыдно.
– Может, уколы уже не потребуются, - перебил его грустные размышления Хома. Врач сказал. А ты как думаешь? - он испытывающе взглянул на соседа.
– Надо всегда надеяться на лучшее, - нейтрально ответил Максим.
– Ладно, вздохнул выздоравливающий. Слышь, а не пойти ли нам во двор, воздухом подышать.
– Пошли!
– Постой, - одернул этот порыв Хома. - Тебе сначала к профессору. Он ждет. Тебя проводить?
– Еще чего? - изумился Максим и вышел в длинный прохладный коридор. Сегодня днем здесь было оживленнее. Передвигались с процедур и на процедуры разной степени транспортабельные больные, сновали медсестры, повезли на каталках неподвижные тела.
Операционный день? Или срочные операции? Одну из каталок вывозили из реанимации, и Максим мельком увидел там действительно сидевшую Анюту, беседующую с отцом. Точнее, что-то оживленно рассказывал офицер, а девушка улыбалась.
В кабинете профессора юноша пробыл довольно долго. Василия Ивановича мучил окончательный диагноз. Он боялся ошибиться. Теперь, на тридцатом году работы! А что прикажете делать? Выставляешь диагноз - безнадежна, а больная резко выздоравливает. Поправляешься, пишешь - полная обездвиженность, а больная тебе кукиши кажет. Ну, в переносном смысле слова. Уже надо из реанимации переводить, чтобы другие тяжелые ее не шокировали. У другого молодого человека на фоне травмы диагностируется опухоль мозга. Пора уже в онкологию переводить, а он нате вам - не только опухоль рассосал, но и от врожденного косоглазия избавился. Ладно бы, только по томографии. Так ведь сам оперировал сам! И все видел! И плакал от бессилия… А этого мальчика и не оперировал даже. Но тоже - столько времени без сознания. Думалось, вот-вот начнется… А он - пожалуйста. Сидит и довольно толково на все отвечает. И в себя пришел в один день с этими двумя. Или нет… До операции Пушкаревой. Значит он первая ласточка в этих чудесах. Ему первому и двигаться. Значит - тяжелый шок. С сотрясением? Видимо, да.
Вот что, Максимилиан, пора домой.
– Да? - искренне обрадовался мальчишка.
– Ну, ну, не сегодня. До конца следующей недели не отпущу. Пройдешь еще укрепляющие ванны, электрофорез, массаж. А там - и домой. Если, конечно, все будет хорошо.
– Будет, обязательно будет, Василий Иванович!
– Такой оптимизм - вещь хорошая. Ладно, иди. Родителю я сам позвоню.
– Ну что? - поинтересовался ожидающий его у двери Хома.
– Выпишут. Через недельку, - сообщил Макс, когда они по витой лестнице спускались во двор. - Странная лестница какая-то. Винтовая, как в замках.
– А это и был когда-то замок.
– Врешь!
– Еще чего. А ты не знал? Конечно, разве вас это интересует? - зло ответил Хома.
– Почему, меня очень интересует. Я люблю историю.
– Ты, наверное, да. - Мальчишка долгим взглядом впился в лицо своего нового знакомого, но тот, занятый переставливанием ног по лестнице, не обратил на это внимания.
– Да ты еще слабый, - понял вдруг Хома, увидев, что Максим остановился, вцепившись в перила. Он крепко взял попутчика под руку и вывел, наконец, на свет.
– Просто давно далеко не ходил, - жалко улыбаясь, объяснил юноша свою слабость, когда они устроились на скамейке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
