ты так рано поднялся? -- Пустое, -- ответил Суров, -- я вообще мало сплю. -- Ты куда сейчас? -- В тюрьму. Потом по визитам. -- Я провожу тебя до тюрьмы. Далеко это? -- Нет, минут десять. -- И потом, -- сказал Суров, -- еще одолжение. Вот тебе мой паспорт. Можешь быть спокоен, настоящий. Отдай в прописку и скорей назад. И еще вот деньги: тут тысяча четыреста рублей. Положи их у себя, -- он протянул ему паспортную книжку и конверт с деньгами. Кротов взял и нерешительно взглянул на них. -- Ты бы в банк лучше... -- Ничуть не лучше, мне их под рукой иметь нужно, -- ответил Суров, -- на случай же чего, я там адрес положил. По адресу отправишь. Не беспокойся, -- прибавил он, -- легальнейший и солидный человек. Ну, двигаемся. -- Погоди, я сочту и спрячу деньги, -- сказал Кротов и, опустившись в кресло, вынул из конверта деньги и сосчитал. -- Верно, я все-таки дам тебе расписку. -- Умно: мне важно их без всякой расписки держать. И, пожалуйста, не прячь далеко, чтобы, в случае чего, можно было сразу... -- Сюда запру, -- сказал Кротов, -- кладя пакет в боковой ящик стола и запирая его. -- Отлично! Ну, идем! Жена Кротова вышла проводить их. Суров ласково устранил помощь горничной, надевая пальто, а потом стал закутывать голову в башлык. Кротов запахнулся в енотовую шубу и взял шапку. Они вышли на улицу. Крепкий снег искрился под лучами негреющего солнца и скрипел под ногами. Редкие прохожие почти бежали, закутанные, окруженные паром своего дыхания. Суров съежился, глубоко засунул руки в рукава пальто и шутливо сказал: -- Ну, купец, пойдем пошибче! -- И зачем ты вышел? Сидел бы дома. У жены водка, закуска... -- Вот пробегусь по морозу, аппетит и нагуляю, -- ответил Суров и спросил: -- что, много у тебя там работы? Кротов ответил. Суров продолжал расспросы, рассказывая о порядках в знакомых ему тюрьмах, и Кротов отвечал ему, передавая в свою очередь обиход их тюремной жизни. -- А вот, и она самая! -- сказал он, указывая на тюрьму. Она стояла на окраине города. Одинокая, словно отверженная, среди раскинувшихся справа и слева огородов, теперь занесенных снегом, на фоне ослепительно белой пелены, она угрюмо возвышалась грудою красных кирпичей, обнесенная каменной оградой, в которой, как щель, чернели ворота. По всей высокой стене ее фасада четырьмя рядами чернели маленькие окна камер, и белые, пушистые гирлянды снега, покрывшие железные прутья решеток, казались ресницами, опушенными инеем на сомкнутых веждах. С правой стороны от тюрьмы стоял лес, и теперь от него вереницей шли в серых шапках и рваных тулупах арестанты, таща за собою сани с дровами. По бокам их шли, закутанные в башлыки надзиратели. -- Это что же? -- спросил Суров. -- За дровами ходили. У них там в лесу заготовка. Ну, иди домой! До свиданья! -- Бегу, и это каждый день? -- Каждый. Ну, иди! Кротов пошел к тюрьме, и его словно проглотила маленькая калитка в черных воротах. Минуту спустя он здоровался с Виноградовым, который был дежурным, с Прокутовым и Свирбеевым, проходя к своему письменному столу проглядывать рапортички. Прокутов, торопясь в корпус тюрьмы, с пачкою прочитанных им писем, оканчивал рассказ о своих карточных неудачах: -- И куда ни поставлю -- бьет и бьет, и все комплектами! Как швед под Полтавой, все. А позади меня тут же раздача была. Крутолобов две тысячи просадил. Абдулин подошел с последней трешницей -- 470 сделал, не вышло! -- окончил он, вздохнув, и ушел. Виноградов захохотал. -- С ним всегда так, в наваре триста. Мало, через полчаса: "одолжи золотой". Всегда в проигрыше, как бутылка чернил. Свирбеев широко улыбнулся, раздвинул рот до ушей и сказал: -- Счастье, как мельхиор, мелькнет -- и нет! -- Метеор, дурья твоя голова, -- поправил его Виноградов. -- А какие новости? -- спросил Кротов. -- А никаких! -- ответил Виноградов, вставая и потягиваясь, -- из уголовных, политиков ни одного. Ну, их к Богу! У нас теперь всего два карася, и то замучился с ними. Сам ночью два раза прибегал да два раза телефонировал. Ну, куда они к дьяволу убегут? А утром, в шесть часов, эту Холину на очную возили... -- Ну, скоро избавят вас, -- сказал Свирбеев. -- Это еще вопрос. Дадут каторгу, тогда с ними понянчишься, пока дальше не отправишь... Да-с, так и не спал, как грецкий орех! -- А возможно, что каторга, -- спросил Кротов, -- вставая и собираясь идти. -- Просто, как фунт изюма! Дело знаете? -- Подробности, нет. -- Василь Васильча ухлопали. Помните? -- Ну, как же! -- Двух рабочих забрали, они на барина указывали. Ну-с, барин этот наш Макаров и есть. Будто он им револьвер дал и советовал, и все такое... Кротов кивнул. Виноградов закурил, пустил дым через нос и продолжал: -- Ну-с, а у вдовы Пичулиной девица Холина поселилась. Оказывается, в одно время с Макаровым к нам приехала, в одно время уехала, да и арестована с ним вместе. Но штука не в том, а в том, что она, уехавши, две бомбы забыла. Поняли? Вот где апельсины зреют! -- В чем же обвиняют ее? -- Соучастие и бомбы! Сегодня эта Пичулина признала ее. Кротов с облегчением вздохнул. -- Ну, за это вешать не станут... -- Вешать за шею будут, -- сказал Виноградов. Свирбеев расхохотался до кашля, а Кротов только укоризненно качнул головою и пошел в госпиталь. Ему вдруг стало легче при мысли, что эта девушка не обречена на казнь. Он даже без обычного отвращения встретился в больнице со своим коллегой; Честовским, шутил с больными, принял амбулаторных и отправился по визитам, а к шести часам подъезжал к дому, и, смотря на ряд освещенных окон, которые словно приветствовали его, обещая покой и ласку, почувствовал себя совсем счастливым. Он позвонил, вошел и уже в сенях услышал громкий смех Сурова. -- Наконец, ты вернулся! -- воскликнула Маня, выбегая к нему в переднюю, -- мы совсем голодные! -- и, поцеловав его, закричала: -- будем обедать! Кротов дружески улыбнулся Сурову, прошел в спальную, переоделся и, когда снова вошел в столовую, на столе уже стояла миска, а Суров наливал в рюмки водку. Кротов сел, чокнулся и с удовольствием выпил. -- Ну, какие у вас тюремные новости? -- спросил Суров. -- У нас? Какие же? --
