Окружающие залюбовались этой парой, и когда танец закончился, раздались аплодисменты.
— Браво, Марийка! — крикнул кто-то.
Марийка смущенно взглянула на Михо и, взяв его за руку, увлекла к стенке. Кати там не было.
— Сбежала наша Катюша… — сказала Марийка.
Михо неловко переминался с ноги на ногу, не зная, как продолжить разговор, и очень обрадовался, когда Марийка сказала:
— Пойдемте. Здесь жарко.
Она направилась к двери, у которой стояли друзья Михо. Ему было приятно пройти мимо них с Марийкой, но его пугало, как бы кто-нибудь из приятелей не болтнул озорное.
И действительно, Григорий, глядя наглыми глазами на Марийку, собирался, видно, отпустить какую-то шутку, но Ромка толкнул его, а сам громко, словно стараясь заглушить то, что может вырваться у Григория, спросил у проходившего Михо:
— Ты далеко идешь, Михась?
— Скоро приду, — бросил на ходу Михо.
— Это ваши друзья? — спросила Марийка.
— Да, из нашего табора, — смущенно ответил Михо. И точно стараясь поднять авторитет друзей в глазах Марийки, заметил: — Ничего ребята.
— Мне хочется пить, — сказала Марийка. — Может быть, зайдем в буфет, ситро выпьем?
Михо нащупал в кармане трехрублевую бумажку. «А вдруг не хватит? — подумал он испуганно. — Может, она еще чего попросит?»
У стойки буфета столпилась очередь.
— Там ничего не возьмешь, — махнул рукой Михо, обрадовавшись возможности уйти из буфета.
Но Марийка неожиданно предложила:
— Вы сядьте за этот столик. Если кто подойдет, скажите — занято. А я попробую взять ситро. Меня ребята пропустят без очереди.
— Ладно, — пробурчал Михо и, вынув из кармана трехрублевку, протянул ее Марийке. — Вот… на ситро.
Она удивленно взглянула на Михо, покраснела и мягко отстранила его руку с деньгами.
— Не надо… У меня есть.
Михо растерянно повертел трехрублевку. Он выклянчил ее сегодня на базаре у одной женщины, которой пытался сбыть кастрюлю. Она не хотела брать кастрюлю, не поддавалась ни на какие уговоры.
— Да отстань ты от меня, — воскликнула она в сердцах. — На что мне эта дрянь?
— Купи, — канючил Михо.
— Не хочу. Не нужно мне.
Женщина была немолодая, но красивая, в хорошем пальто, с толстой желтой сумкой на плетеном ремешке. «Полно денег, наверно», — подумал Михо о сумке.
— Пять рублей, за пять рублей отдам… Возьми.
Женщина, до этого все время словно изучавшая кастрюлю, подняла голову и пристально посмотрела на Михо.
— А ты красивый!
Михо осклабился, но вспомнил Марийку и замкнулся.
— Зачем ты попрошайничаешь?
— Тятя, мамка голодные, — бормотал Михо заученное с детства. — Ну подай что-нибудь.
— Такой большой, а папу и маму вспоминает.
— Купи! — настаивал Михо, протягивая кастрюлю.
— Не нужна мне твоя кастрюля.
Женщина раскрыла сумочку и, достав оттуда три рубля, протянула их Михо.
— На, возьми, голубчик… И кастрюлю оставь себе.
…Михо вертел в руках трешку, и ему казалось, что она жжет ему руку. Этого не было, когда женщина на базаре дала ему деньги. То было привычное: просить, клянчить. Дадут — хорошо, не дадут — черт с ними… Здесь было другое.
Он взглянул на очередь, где стояла Марийка, и подумал: «Надо было самому пойти… А вдруг бы не хватило?.. Нехай сама угощает».
Марийка кивнула ему из очереди, и это его успокоило. Он положил деньги в карман и сел за столик.
Спустя несколько минут Марийка принесла две бутылки ситро, два стакана и несколько багдадских пряников на тарелке. Она была довольна, что сумела быстро пробраться к буфету, раскраснелась и весело сказала:
— Теперь давайте пировать.
Она налила ситро Михо и себе и крепкими зубами разгрызла твердый пряник.
— У нас здесь всегда полно, — сказала она. — Клуб маленький… Новый еще только строить будут. А людей много… И еще не все ж ходят в клуб. Есть такие, что сидят дома, в четырех стенах, и на люди не выходят. Скучно, наверное.
В словах о четырех стенах Михо уловил знакомое. Об этом не раз говорил и отец. И он смело, как человек, убежденный в правильности того, что говорит, сказал:
— Батя тоже говорит, что тесно в доме. На воздух ему хочется. Не можу, говорит, жить в доме, душно…
Марийка покачала головой и сказала с сожалением:
— Не то. Мы о разном говорим.
Она подняла к губам стакан, но не пила, а задумчиво глядела на ситро. Михо молчал, встревоженный тем, что ответил невпопад. Марийка несколько секунд помолчала, потом повернулась к Михо. Он увидел в ее глазах что-то новое, от чего ему стало еще тревожнее.
Он достал из кармана пачку папирос, собираясь закурить, но подумал, что курить в клубе, наверно, нельзя, и положил пачку обратно. Марийка, заметив это, улыбнулась.
— Я думала о вашей жизни, о цыганах… Вы из табора, что остановился в поселке?
— Да, — мрачнея, отозвался Михо.
Марийка секунду помедлила, точно размышляя, стоит ли говорить, потом сказала:
— Не нравится мне ваша жизнь…
— Почему не нравится? — спросил обиженно Михо. — Вы, может, и не знаете нашей жизни, а говорите, что не нравится.
— Не знаю… Не нравится.
Она не глядела на Михо и говорила, как будто рассуждая сама с собой.
— Вы бродите по всему миру, а я всю жизнь живу в поселке. Я в поезде никогда не ездила… В настоящем пассажирском…
— И я.
— Ну вот… И пароход я видела только в порту, издали, ни разу не ходила по палубе. И самолеты… Я и не знаю, что чувствует человек, когда он в воздухе.
Она сказала это с сожалением, даже с грустью.
— Я нигде, кроме нашего города, не была. А как будто все уже видела — весь мир видела. Ну как это объяснить?..
Она оглянулась, точно окружающее могло подсказать ей более точное объяснение.
— Как вам сказать?.. Будто вся страна — это мой дом. И все, что у других делается, — меня касается. Когда наши летчики выручали челюскинцев, я так волновалась! Как будто на льдине не чужие люди. Они же, челюскинцы, меня не знают!.. Не надоело вам?
— Нет… Говорите.
Мимо низ прошел какой-то старик, поздоровался с Марийкой.
— Как дела, доню? — спросил он нежно.
— Все в порядке, Сергей Никифорович, — ответила Марийка. — Мама уже спрашивала, чего это вас долго нет.
— Зайду на днях, — ответил старик. — Дела разные, замотался.
Он пошел к буфету.
— Это Сергей Никифорович Клименко. Сварщик наш, с завода. Самый близкий друг моего отца был… Умер папа, — добавила она с грустью и замолчала.
— Это плохо, — с участием отозвался Михо.
— Да, плохо, Михо, — сказала она. — Хороший был у меня отец. Настоящим другом мне был…
Она помолчала минуту — две, потом продолжала:
— Недавно мы написали письмо Николаю Островскому. Вы читали его книгу «Как закалялась сталь»?
— Не читал, — смущенно ответил Михо.
— Ничего, прочтете, — сказала Марийка уверенно. — Островский — тяжело больной человек, слепой, говорят, парализованный. А пишет книги… Ну вот, написали мы ему письмо — ребята нашего цеха написали, и я тоже подписала… Благодарили его за хорошую книгу. Послали письмо в Сочи, а ответа, думаем, не получим. Ему, рассказывают, дощечку сделали с вырезами, и он на ощупь по этим вырезам, как по линейкам, пишет. Трудно как! Ну, думаем мы, хорошо, если сестра прочтет ему наше письмо, — пусть почувствует, что он не один, что у него везде друзья. И вдруг получаем письмо, на конверте написано обыкновенным почерком, штемпель «Сочи». Разорвали мы конверт. А на листе бумаги… Крупный, такой неровный почерк, как пишут дети… На пол-листа письмо. Сам Островский писал! Пишет, что очень обрадовался нашему письму, работает над новой книгой, желает нам успехов в жизни. «Очень хотелось бы, — пишет, — каждому из вас, дорогие друзья, крепко пожать руку…»
Марийка замолчала, словно подводя итог тому, о чем рассказала.
— Вот об этом я и говорила… Живу я в поселке, далеко и от Ледовитого океана, и от Сочи. И выезжать никуда не выезжаю. А получается, как будто я везде была и всех знаю… А у вас?
Михо задумался. Какое-то незнакомое чувство поднялось в нем. Недавно, когда они танцевали, Марийка казалась ему совсем близкой, словно ничто их не разделяло, и все было понятным, а теперь он чувствовал, что она ушла далеко и, если не сделать чего-то важного, решительного, никогда больше не вернется она.
Глава шестая
В течение следующей недели Михо несколько раз приходил в клуб, но Марийки не было. Однажды, проходя мимо открытой двери библиотеки-читальни и видя, что там почти никого нет, Михо набрался храбрости и вошел. Он постоял некоторое время у двери, потом, заметив, что женщина, сидящая у стола с книгами, вопросительно глядит на него, подошел к ней.
— Вы хотите почитать? — спросила она.
— Да.
