Первым, как и подобает, пришел в себя начальник. Он подошел к Саньке скользящей походкой и понюхал его. Пахло ржавчиной, по́том и энтузиазмом.
Он молча тряхнул Санькину руку.
Через неделю Санька понял, что он осёл.
Целую неделю он лазал, не разгибая спины, по всяким непотребным местам. Забирался на водонапорные башни, измерял там баки. Чуть-чуть не свалился в один. Торчал, лязгая зубами от холода, в глубоких шахтах насосных станций. И везде мерил, проверял, щупал, все старательно записывал. И каждый день чучело чучелом возвращался домой.
А потом выяснилось, что на все эти задвижки, башни, насосы и вообще на все водопроводное оборудование железнодорожных станций давным-давно заведены специальные журнальчики-паспорта со схемами, размерами и всем, чем надо.
А Санькина работа — типичный мартышкин труд.
Причем больше всего бесило то, что его никто не обманывал, — злиться и то не на кого. Русским языком сказали: проверить.
Санька представлял, каким он выглядел идиотом, когда с серьезным видом измерял здоровенные стальные баки на водонапорных башнях. Будто баки могли стать больше или меньше. Будто они резиновые.
Старший инженер Маринка, Вера Павловна и техник Темина просто животики надорвали, когда Санька, размахивая паспортами, допытывался, зачем он мерз, мок, пачкался целую неделю.
— Труд сделал человека, Санечка. Раньше он был обезьяной, — говорила Маринка.
Когда она смеялась и забывала делать гордое лицо, оно у нее становилось добрым и домашним.
— Вы были так восхитительны в своем страстном трудовом порыве, Саня, что просто грех было вам мешать, — ворковала Вера Павловна.
И даже Павел Александрович, который говорил, что все правильно, так и надо работать дальше, смотрел на Саньку как-то уж очень весело.
Дни тянулись, как резина, — тягучие и длинные. Санька торчал в отделе, смотрел, как Маринка щелкает арифмометром, и зевал до хруста в челюстях.
Единственным утешением были поездки. Считалось, что Санька едет в служебную командировку. Ему выписывали бесплатный билет, и он уезжал на весь день.
Санька любил ездить. Он выбирал себе такой маршрут, такие дороги, где нет электричек, аккуратненьких поселков с одинаковыми домами и дачников в полосатых пижамах.
Все было первозданное. Без фокусов.
В вагон набивались горластые грибники. Хвастались крепкими боровиками, подосиновиками на рябеньких ножках. От грибов пахло покоем и болотцем. Даже не верилось, что где-то есть большие города, переполненные автобусы и Маринкин арифмометр.
Грибники пили самогон. Угощали Саньку. Один раз он попробовал — закашлялся, из глаз брызнули слезы. Грибники смеялись: «Хо-хо-хо! Это тебе не шампанское — сладкая водка».
Вагоны пригородных поездов были допотопными и уютными. Можно было сидеть на подножке, свесив ноги, и думать, рассеянно глядя на прерывистую зелено-желтую ленту леса. Мелькали разъезды, будки обходчиков, полосатые огородики.
У каждой деревеньки поезд подолгу стоял. Санька шел к ларьку пить пиво. Ему запомнился крохотный белоголовый мальчишка. Он высунулся из-за мамкиной юбки и смотрел, как Санька пьет из большой граненой кружки. Глаза у мальчишки были такие изумленные, будто он увидел Змея Горыныча. С каждым Санькиным глотком изумление все больше и больше проступало на его веснушчатой физиономии. Санька представил, какой громадной должна казаться малышу пивная кружка, и сам радостно удивился.
Сходил Санька где хотел. Шел к водокачке. Вокруг изнемогали от обильного урожая сады. Машинисты водокачек пугались и суетились. Санька чувствовал себя строгим инспектором.
— Ты деньги получил? — спросила Маринка.
— Какие деньги? — отозвался Санька.
— Как какие? Аванс. У нас сегодня аванс.
Ах, аванс! Это другое дело. Аванс — это значит деньги вперед, за будущую работу. Получка — за сделанную. Получки ему, конечно, не полагается. Какая ж получка, если он целый месяц бездельничал!
Санька шелестел в кармане деньгами. Тридцать пять рублей! Целая «стипуха».
Немного удивляла его доверчивость начальства. Деньги дали, а кто поручится, что он и дальше не будет так же бездельничать?
Впрочем, сами виноваты. Он и рад бы работать, да...
Дома растрогались. Все-таки первая получка. Мама поблагодарила за конфеты, отец — за двухтомник Плутарха. На столе появился любимый Санькин торт — трюфельный.
— Через две недели еще столько же дадут, — похвастался Санька с набитым ртом, проглотил и добавил: — Если работа будет.
— А тебя что, на сдельщину перевели? — спросил отец.
— Почему на сдельщину? Нет.
Отец рассмеялся и потрепал Саньку по плечу.
После аванса ничего не изменилось. Санька перечерчивал небрежно сделанные схемы в старых паспортах, с некоторых снимал кальки. Но этой работы хватило на три дня. А дальше все пошло по-прежнему. Через две недели была получка. Санька взял стопку хрустящих зелененьких трешек и почти не удивился, потому что вместе с ним получала деньги Вера Павловна и еще ругалась с кассиром из-за каких-то семидесяти копеек. А уж служебные обязанности Веры Павловны оставались для Саньки загадкой. Целый день она ходила по управлению, собирала взносы в ДОСААФ. И жаловалась на усталость. Говорила, что сбивается с ног.
В тот день, когда пришел Безуглов, Санька сидел за столом Павла Александровича и писал заметку в стенгазету о слесаре Балабанове. Балабанов быстро нашел трещину в водопроводной трубе и сделал врубку — вырубил зубилом кусок трубы и вставил новый, тем самым обеспечив водой весь поселок.
Заметка шла в раздел под шикарным названием: «Хорошо тому живется, кому все легко дается».
Санька уже заканчивал писать, когда кто-то подошел к столу и тихо сел напротив. Но Санька не посмотрел на посетителя. Он сидел очень занятый и никого не замечал. Морщил лоб и шевелил губами. Иногда сосредоточенно смотрел в потолок, очень ловко обходя взглядом человека напротив. Будто на стуле никого не было.
Делал он это точь-в-точь, как Павел Александрович.
Санька забавлялся таким образом довольно долго, но посетитель сидел терпеливо.
Санька быстро, исподтишка посмотрел на него и наткнулся на насмешливый взгляд прищуренных серых глаз. Санька глядел на загорелое крепкое лицо человека лет сорока и чувствовал, как уши начинают полыхать. Человек был в пестрой рубахе навыпуск — расписухе. На загорелой шее белел гладкий шрам с мизинец толщиной. Шрам убегал за ухо и прятался в темных, с густой проседью волосах.
— Я вам не помешал? — спросил человек.
Санька суетливо переложил с места на место листок бумаги и поспешно ответил:
— Нет, нет, пожалуйста. Я просто так. Заметку вот пишу.
И от своей суетливости, от дурацкого ответа покраснел так, что очки запотели.
Но человек сделал вид, что ничего не заметил. Он подождал, пока Санька протрет очки и водрузит их на нос. Потом сказал:
— Моя фамилия Безуглов. Пришел к вам за помощью.
— ?
Безуглов немного помолчал, потом начал говорить. Сперва тихо, будто нехотя, потом все более увлекаясь.
Санька вначале не очень-то внимательно прислушивался. Он рассматривал Безуглова, его шрам. Шраму Санька завидовал. Он давно мечтал о хорошем шраме на щеке или на лбу. Лицо сразу стало бы мужественным и загадочным. Но ему не везло. Шрамы были на руках и на ногах, даже на голове был отличный узкий шрам — нырнул под плот, а там гвоздь торчал, — но не бриться же из-за этого наголо. А тут... Нда... Шрамчик был что надо.
Постепенно Санька стал прислушиваться и уже не обращал внимания на шрам.
Чем больше он слушал Безуглова, тем больше изумлялся. Просто не верилось. Но не будет же этот солидный дядя врать.
Вкратце дело обстояло так. В тридцати километрах от города расположился леспромхоз. Рабочих там семьсот человек. Сейчас строят перевалочную базу для транспортировки леса. «База» — пока еще только название. Там лес да болото.
Рабочие корчуют лес и осушают болота. Готовят строительную площадку под нулевой цикл. Работа тяжелая и грязная.
И вот все эти люди сидят без воды.
Воду возят в бочках на деревянных санях-волокушах. Тащат трактором через болота за восемнадцать километров. В леспромхозе воду выдают только для питья. Люди ходят грязные, в липкой болотной жиже, злые как собаки. Безуглов боится, что они бросят все к чертовой матери и уволятся.
А между тем вода совсем рядом — стоит только пробурить пятнадцати — двадцатиметровую скважину. Пробовали рыть глубокий колодец — не выходит: грунт-плывун затягивает ствол. Зимой топили снег. Но вот уже четыре месяца, как снега нет. А старый неглубокий колодец совсем выдохся. Иссяк.
— Так что же вы не пробурите эту чертову скважину? — не выдержал Санька.
Безуглов грустно посмотрел на него и спокойно, как ребенку, стал объяснять:
— Я тоже думал, что это просто. Но у нас нет буровой установки. И, кроме того, нужен проект. Я пошел в «Инжпроект». Из «Инжпроекта» меня послали в «Гипротранс». В «Гипротрансе» сказали, что к нам не имеют отношения, предложили обратиться к нашему начальству, а у нас буровыми работами не занимаются. Круг замкнулся, и мы снова у разбитого корыта.
