Естественно, я хлопнул дверью. Немедленно за этим я ощутил себя полным мерзавцем. Что же касается Гири, то его я причислил к славному племени самодуров. Остальное человечество, в моих глазах, понизило свой статус до стада баранов. Настроение было испорчено на два дня вперед, и с этим настроением я отправился писать отчет по эпизоду.
Понятно, что ничего путного я в тот день не написал, а в конце дня Гиря через Сюняева вызвал меня в свой кабинет. Валерий Алексеевич сообщил, что Петр Янович полон решимости принести мне свои извинения "за свое э-э… неадекватное поведение", и поинтересовался, какова будет реакция? Я заверил, что вполне адекватная. Мы зашли в кабинет, где, в присутствии третьего лица в лице Валерия Алексеевича, Петр Янович извинился за свое глупое поведение во время предыдущего разговора, добавив, что впредь ничего подобного он не допустит ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах. Извинения я отверг, заявив, что извиняться следует мне, потому что он был прав на все сто, а я просто дубина. Случай действительно трагический, смешного в нем ничего нет, но мой характер таков, что я все воспринимаю под ироническим углом, к месту и не к месту.. А смеяться над людским горем – свойство подонков, каковым я и являюсь де-факто.
– Ага! – сказал Петр Янович и подмигнул Валерию Алексеевичу. – Это симптом!.. Ну и ладненько.
Валерий Алексеевич тактично удалился.
– Садись, Глеб, покалякаем, – сказал Гиря. – Я, конечно, был не прав, просто зло сорвал на тебе. Ты уж прости старика… Ну, что же это такое, в самом деле, ведь знали паскудники, что она беременна, не могли они ее как-нибудь.., куда-нибудь под землю засунуть, если уж выпроводить не удосужились. Ну, я этим говнюкам покажу!.. Извини… А ты молодец, растешь прямо на глазах. Оно конечно, почва хорошая, но и ты недурен. Угрожаешь вырасти во второго Сюняева, но пока тебе до него далеко. И вот, чтобы ты скорее рос и тянулся к солнцу, я решил помозговать с тобой в неофициальной обстановке. Формальный повод имеется. У меня тут Вовка прибыл из колец Сатурна, нужно отметить встречу, то есть, я имею в виду, обмыть. А у господина Кикнадзе – весьма кстати – появилось кахетинское. Где он его тут берет, я не знаю, но надо снять пробу. Возможно, где-то в окрестностях бьет источник, а мы опять не в курсе. Надо выяснить. Я понятно излагаю?
– Вполне, – сказал я.
Потом выдержал паузу и отчетливо добавил:
– И даже более того!
Петр Янович ухмыльнулся и буркнул себе под нос что-то вроде "хоть кол на голове теши".
– А господин Сюняев приглашен? – осведомился я.
– И даже более того. Штокмана и Карпентера, к сожалению, в городе нет, зато Валерий Алексеевич будут с супругой. Супруга у Сюняева – пальчики оближешь! Сказочной красоты женщина… Э-эх, если бы… Но это же надо разводиться с женой, потом вызывать Валеру на дуэль, и только потом… Нет, годы не те… Так как насчет картошки, дров поджарить? – Гиря заговорщицки подмигнул. – У Сюняева дочь – ах, какая дочь, клянусь моей мамой!
Последнюю фразу он произнес, копируя Кикнадзе, с грузинским акцентом.
Я сказал, что непременно буду, но надо одеть смокинг.
– А зачем смокинг? Все будут по-домашнему. Давай, вываливай, закрываю кабинет! Сейчас отправляемся в дальний поход, будем добывать вершки и корешки…
Смысл похода заключался в том, что мы через спецотдел Службы Доставки чуть ли не из самого Тбилиси добыли специи, то есть какую-то спецтравку и какие-то спецкоренья. "Зураб будэт мясо жарить!" – пояснил Гиря и подмигнул так, словно нам еще предстояло украсть барана. После этого мы пешком двинулись к его дому, но по дороге обнаружилась скамеечка, и Петр Янович предложил присесть, чтобы впоследствии явиться в самый разгар приготовления мяса, когда еще не поздно, но Зураб Шалвович уже закипает из-за отсутствия травки и корешков. Как дал понять Гиря, это положительно скажется на его кулинарных способностях, и, в целом, на желудке, обеспечивая выделение желчи, столь необходимой для правильного пищеварения и последующего усвоения. Чей желудок имелся в виду – Зураба Шалвовича, или самого шефа, осталось загадкой. Равно как и то, какое отношение желчь имеет к желудку.
На скамеечке Гиря немного посидел, молча щурясь на солнце, а потом спросил:
– Ты, Глеб, еще что-нибудь помнишь из этой науки?
Я не понял, о чем идет речь, и пожал плечами.
– Ты ведь математик и изучал всякие там статистики. Что-то тут осталось? – он дотронулся до головы. – Не все вылетело?
– Что-то, наверное, осталось. А что именно надо вспомнить?
– Черт его знает… Может надо, а может и нет. Смотря как повернуть. Вот вы, математики, умеете решать такие, например, задачки. Скажем, есть куча дерьма, а в ней крупица истины, старательно замаскированная под это дерьмо. И надо ее извлечь. Что ты скажешь, как эксперт?
– А свойства известны?
– Чего свойства? Дерьма? Конечно известны. Дерьмо – оно и есть дерьмо. Не тонет и пахнет.
– Да нет, истины. Свойства дерьма мы проходили.
– Истины? Истины – нет. В том и состоит задачка, что сначала надо отделить большую часть заведомого дерьма по признаку всплывания и навязчивого запаха, а уже потом…
– Тогда проще пустить на самотек. Дерьмо уплывет, а крупицы осядут.
– Не-ет, на самотек нельзя, – твердо сказал Гиря. – Мы ведь не знаем свойств истины. Может, она тоже плавает, и уйдет сквозь пальцы. Нужно с гарантией.
– Тогда изложите детали.
Он поерзал на скамеечке и сказал:
– Видишь ли, Глеб, какая штука. Мы тут бегаем, потом сидим и пишем отчеты. Написал, положил и забыл. У прогнозистов, конечно, есть аналитики, но то, что они делают, меня не интересует. Вычисляют какие-то тенденции, выдают прогнозы. Все эти тенденции я и без них знаю – они лежат на поверхности. Ну, скажем… Скажем, участились аварии по причине выхода из строя реакторов. Что это значит? А то и значит, что хреновые реакторы. И ничего более. И прогноз ясен. Возьмутся, и сделают хорошие. Я понятно излагаю?
– Ближе к сути, если можно.
– Это рутина. Она важна и ею нужно заниматься. И есть кому, то есть, понятно с кого спрашивать. А вот тебе аспект. Смотри – отчеты. Десятки тысяч! Каждый содержит сведения о происшествии. Показания, причины, последствия, выводы. Но есть такие, где причины не установлены. Или выводы сделать не удалось. Или виновники отсутствуют. Или, там.., ну, я не знаю… Это одна категория. А есть другая категория. Все в наличие. Причины, виновники, выводы – все. Единственное, что остается непонятным, как такое могло случиться? И еще конкретнее, где ясно: произошло событие ничтожной вероятности!
– Ага! – догадался я. – Вас интересуют чудеса.
– Именно! Но только такие, про которые можно с определенностью сказать: да, это чудо чудное и диво дивное. И доказать это!
– Хорошенькое дело. Может таких эпизодов и нет вовсе?
– Они есть, Глеб, – заверил Гиря безапелляционно. – Вот это мне известно совершенно достоверно. Я с ними сталкивался и могу привести примеры. В отношении этих эпизодов меня интересует все. И главное: не связаны ли они часом? Раз. Не превышает ли их количество какой-нибудь среднестатистический уровень? Два. Ведь чудеса возможны – это все знают. Наверное, статистика допускает сколько-то там чудес на тысячу случаев. А? А если их больше? И что это значит?
– Скорее всего это значит, что мы неправильно оцениваем вероятности.
– А? – Гиря резко повернулся и уставился на меня. – Неправильно, говоришь? А вдруг есть кто-то, кто умеет из невероятностей делать вероятности.
– Кто?
– Откуда я знаю? Я даже не знаю, существует ли он. Но нутром чувствую, что существует. Он, она, или оно. Но что я могу поделать, если этих отчетов десятки тысяч. А может и сотни – кто их считал? Вот если бы на досуге ты взялся за это дело – было бы недурно. Подумай, как к этому можно подступиться. Это тебе момент в проработку. Может подключить каких-нибудь знакомых… Есть светлые головы на примете? Школьные приятели?
– Да, вообще-то, есть…
– Ладно, подумай, после еще поговорим.
Зураб Шалвович дозрел. Он очень натурально изрыгал проклятия на русском с грузинским акцентом, и с применением английских прилагательных. Травка, однако, поспела вовремя и немедленно пошла в дело. Кахетинское отпотевало на подносе. Мясо шипело. Обещанный Вовка (сын Петра Яновича "из колец Сатурна") бродил по гостиной, изредка подступаясь к кахетинскому, но все его попытки снять сливки немедленно пресекались женой Мариной Евгеньевной – очень миловидной и приятной женщиной средних лет.
Что касается жены самого Петра Яновича – Татьяны Николаевны, то она произвела на меня совершенно неизгладимое впечатление. На вид ей – клянусь! – можно было дать лет двадцать-двадцать пять, хотя мне было точно известно, что ей пятьдесят четыре! Маленькая и хрупкая, она все время как-то очень забавно округляла глаза, и делала вид, что удивляется любой перемене обстоятельств, будь то приход любимого мужа, или сообщение о том, что настоящий шашлык делается из настоящего барана. Но присмотревшись, можно было заметить, что в ее глазах непрерывно прыгают бесенята, и сделать вывод о том, что во времена своей первой молодости она представляла страшную угрозу для мужчин. Уж не знаю, как Петру Яновичу, имевшему, с моей точки зрения, довольно заурядную внешность, удалось покорить такую женщину и привязать к семейному очагу. Впрочем, за неказистой внешностью Петр Янович скрывал матерую личность, а, как мне говорили опытные в таких делах люди, умные женщины клюют именно на внутреннюю сущность, но отнюдь не на внешнее оформление этой сущности.
