Он сгреб коробочки, встал, открыл свой знаменитый сейф, аккуратно уложил коробочки на полочку, закрыл дверь на два полных оборота и, вернувшись на место, бросил ключи на стол.
– Вот вам артефакт, – он ткнул пальцем в связку. – Изучайте!
– Это нечестно, – обиженным голосом произнес Валерий Алексеевич.
– А тыкать пальцем в мой светлый образ – честно?
– Я, между прочим, прикоснулся с благоговением. Как к святой иконе.
– Тогда уж надо было целовать.
– Если ты настаиваешь – доставай. Я припаду устами, – надменно изрек Валерий Алесеевич.
Гиря повернулся ко мне и назидательно произнес:
– Вот, Глеб, это тебе еще один жизненный опыт. Обрати внимание, что к оригиналу никто устами припадать не рвется. В него принято бросать камешки. Сначала оригинал доведут до креста, а потом делют копию, то бишь икону, и уже на нее изливают свои чувства. И каются, каются, каются! А почему они каются? Да потому, что грешат, грешат и грешат! И кто бы знал, как мне все это осточертело!.. – Теперь Гиря повернулся к Сюняеву, – Валера, ты ведь лучше других знаешь, как мне все это осточертело, ведь так?
В глазах Сюняева вдруг промелькнуло нечто очень странное – затравленность.
– Что ты хочешь этим сказать? – воскликнул он тонким голосом.
– Ничего. Я просто хочу, чтобы ты покаялся.
– С чего бы это вдруг?
– Ну как же, ведь тот кирпич с присосками, который лежит у тебя дома в чемодане под кроватью, ты сюда не принес.
Теперь в лице Сюняева отразилось нечто, похожее на мистический ужас.
– Как ты уз… Ведь не думаешь же ты… Я просто хотел… Но как ты догадался?! – пролепетал он.
– Я не догадался. Я вычислил. – Гиря поморщился. – Вот в тот момент, когда Глеб достал второй камешек, я тебя и вычислил. Это просто. Асеев мог подарить мне один камешек, например, как сувенир с моей личностью. Но зачем ему понадобилось слать два?
– А-а, понятно, – протянул Валерий Алексеевич, удивительно быстро оправившийся от конфузии. – И ты конечно же решил…
– Я ничего не решил. Хотя, впрочем, изволь: я решил, что ты решил недельку подержать ящик у себя, индивидуально побезобразничать в виртуальной реальности, получить новые результаты, явиться в собрание коллег и с помпой их предъявить. Так?
– Ну, так… И что в этом плохого?
– Ничего. Но вот смотри: нас тут было шестеро, но про ящик знал ты один. Это плохо. Ведь всем нам интересно, есть у тебя ящик, или его нет, а если он есть, то где ты его спер, и так далее.
– Я его отнюдь не спер, как ты выразился, а договорился с Асеевым, – сказал Сюняев надменно. – Попросту, уломал, обосновав необходимость. А мотивация моих действий проста: я знал, что как только ты узнаешь про ящик, так сразу его и отберешь. А я единственный, с кем он будет работать, потому что именно на меня Асеев его перенастроил… Что ты на меня уставился?!
Гиря измерил Сюняева взглядом по вертикали и по горизонтали, потом посмотрел на свой сейф, потом опять на Сюняева, и пробормотал с сомнением в голосе:
– Нет, не втиснется… Пожалуй… Ага, у Кастеладиса сейф в два раза больше – надо переговорить…
Брови у Сюняева поползли вверх:
– Что все это означает?
– Валера, пойми меня правильно, – в интонации Гири одновременно присутствовали мягкость, сочувствие, и даже некоторая нотка сострадания. – Мы – я конечно же имею в виду все человечество в лице присутствующих здесь его представителей, – мы должны беречь тебя как зеницу ока. Ты теперь уникальная личность, приложение к ящику, то есть своего рода космический артефакт. Поэтому я решил тебя изолировать. Временно, конечно, до принятия решения компетентными органами. Но ты не волнуйся, сейф у Кастеладиса – вагон! Правда, без туалета, но Эндрю как-то мне говорил, что у него есть отличный ночной горшок – он в нем выращивает карликовую сосну по японской методике. Икебана называется, или оригами – не помню…
Штокман и Кикназде переглянулись и захихикали, а Карпентер просто ушел в угол, сел там на стул и забулькал в кулак.
– Свинья ты, Петя, – сказал Сюняев в сердцах, но не выдержал и тоже разместил на лице кривую улыбку.
И вот в этот момент я решился, наконец, задать вопрос, который меня давно мучил:
– Петр Янович, раз уж мы затронули сейфовую тему… Многие интересуются, ходят противоречивые слухи…
– Что? Что? Что?! – тревожной скороговоркой проговорил Гиря. – Что там еще? Какие слухи?!
– Это правда что у вас в сейфе лежит ятаган? – брякнул я.
Гиря поднял на меня непонимающий взгляд и, помотав головой, сказал:
– Кто лежит?.. Зачем?!
И тут-то до него, наконец, дошло!
– Вранье! – взорвался он. – Да был бы у меня ятаган, я бы вам тут уже давно.., – он бросил многозначительный взгляд на Сюняева и мечтательно закатил глаза. – Чистая ложь! Никакого ятагана у меня нет и никогда не было. Это всего лишь портативная секира с раздвижным топорищем. Один опричник подарил – трофейная…
– А где он сейчас?
– Кто?
– Ну.., опричник.
– Да где ж ему быть – здесь где-то бродит. У него, наверное, этот самый ятаган и видели. Меня он не тронет, а вот вас – глядите!
Валерий Алексеевич фыркнул, а Зураб Шалвович благосклонно кивнул и произнес с грузинским акцентом:
– Ты Глэб, развэ нэ знал, что у нас в главном корпусэ есть свое привидэние? Черный дознаватэль. Я уже дважды видэл, как они с Пэтей тут совэщались.
Гиря ухмыльнулся и махнул рукой:
– Никакой это не Черный Дознаватель, а дух Спиридонова. Я тут, пока вас не было, научился его через блюдечко вызывать. Но какой-то он не такой, этот блюдечковый Спиридонов. Все долдонит одно и то же.
– И что же именно он тебе долдонит? – мрачно осведомился Штокман.
– Подай, говорит, мне голову Сюняева на блюдечке, иначе не будет тебе воздаяния. Я ему толкую, мол, Василий Васильевич, я же не царь Ирод, а он все свое трандит: подай да подай… И где я ему такое блюдечко возьму?!
Гиря помолчал и бросил рассеянный взгляд по сторонам. Потом опустил голову, потер сначала лоб, затем виски. И пожаловался:
– Что-то голова начала болеть. Пора расходиться… Валера, я тебя прошу с ящиком не безумствовать. Пару дней с ним поиграй и тащи сюда.
– А камешки дашь? Хотя бы один?
– Нет, Валерочка, не дам. Войди в мое положение – возможно, через их посредство Асеев передал нам какую-то важную информацию. Лучше с камешками иметь дело под присмотром. Да и вообще, надо нам основательно подумать, что со всем этим делать…
– А если я тебе скажу, кто в одном из этих камешков – тогда дашь? – не унимался Сюняев.
– Ты, Валера, как малое дитя. Сначала говори, а там видно будет.
– Калуца! – выпалил Сюняев.
– Откуда знаешь?
– Догадался!
– Тогда тем более не суетись, – сказал Гиря строго. – Он сейчас в сейфе, и никуда не денется. А ящик у тебя под кроватью. Вдруг кто сопрет – тогда что? Не понимаешь ты всей меры ответственности перед общественностью в нашем лице, нет, не понимаешь. И мы тебя за это осуждаем. Правильно я говорю, Эндрю.
– Yes, – сказал покладистый Эндрю Джонович. – не понимает. Хоть кол ему на голове чеши.
Вероятно он наступил Сюняеву на лингвистическую жилку – тот скривился как от зубной боли.
– Да ну вас всех! – сказал он.
И сник. Как коворит Штокман: "смирился с неизбежностью".
– Потерпи, Валера, – сказал Гиря с ноткой сочувствия в голосе. – Вот притащишь ящик, сядем рядком и поговорим с твоим Калуцей по душам. Если, конечно, он Калуца. А если не Калуца, то мы и с ним разберемся… А, кстати, где сейчас Сомов? Куда это он опять исчез?
– Где-то возле Юпитера, – ответил Карпентер. – Вместе с твоим Вовкой изучает бренные останки артефактов.
– Что-нибудь сообщают? Много там останков осталось?
– Молчат.
Гиря тяжко вздохнул, помолчал, посмотрел на свои растопыренные пальцы, сцепил, подпер ими подбородок и уставился в одну точку. И, наконец, уже спокойно и раздельно произнес:
– Стало быть, таки улетели… Ну, дай им там бог всякого… А уж мы тут как-нибудь…
Железноярск-26
1987-2009
