Эдвин впервые столкнулся с Лидией на ступеньках Лондонского института фотографии. Точнее, он об нее споткнулся: стоя на коленках, девушка скребла лестницу, а он не смотрел себе под ноги.
— Blöder Idiot![18] — последовал гневный возглас.
— Oh, Entschuldigung, ich habe Sie nicht gesehen[19], — испуганно ответил он и добавил уже по-английски: — Я опрокинул ваше ведро.
— Ничего, — пробормотала она, поднимаясь и вытирая руки о потрепанный фартук. Почему этот человек на нее так уставился?
— Извините, — промолвил Эдвин. — Могу я отнести ваше ведро?
Лидия схватила ведро и, прижав к груди, отступила.
— Нет-нет. Это неподобающе.
Эдвину было в высшей степени наплевать, будет это подобающим или нет. Он решительно забрал у девушки ведро и проследовал за ней по ступенькам в подвал, чтобы там его оставить. Потом поднялся обратно, вышел на тротуар перед дверью и, закурив, занял позицию у ограды.
Ему не пришлось долго ждать: вскоре Лидия появилась в дверях, в потрепанном темном пальто и неопределенного вида шляпке.
— О! Почему вы здесь?
— Жду вас. Вы уже закончили работу? Тогда я угощу вас чашечкой кофе. Нет, не возражайте, это самое малое, что я могу сделать после того, как опрокинул ваше ведро.
Эдвин заставил ее пройти довольно приличное расстояние до кафе, которое хорошо знал, неподалеку от универмага «Хэрродз». Венгр-кондитер открыл кофейню, пользующуюся громадным успехом, где изысканные пирожные и пирожки покупались и дегустировались искушенными представителями высших слоев общества.
Несмотря на свою бедную одежду, Лидия не оробела, не замялась в дверях, а, вскинув голову, шагнула внутрь. Хозяин окинул ее неодобрительным взглядом, затем принял хорошо сшитую, хотя и небрежную одежду спутника Лидии и проводил их к столику.
Эдвин заказал кофе с пирожными.
— Мне не нужно спрашивать венку, любит ли она это, — с улыбкой сказал он.
— Как вы узнали, что я из Вены?
— Ваш акцент. Я учился в Вене.
— У вас не венский акцент.
— Нет, я выучил язык в детстве, у меня была немецкая гувернантка.
— Вы всегда так таращитесь на людей? Разве это не считается невежливым для англичанина?
Он ничуть не смутился.
— Я фотограф. Всегда внимательно смотрю, когда вижу что-нибудь или кого-нибудь, кого хотел бы сфотографировать.
В больших темных глазах Лидии мелькнула настороженность.
— Сфотографировать?
— Не то, что вы подумали. Ничего дурного или постыдного.
Конечно, именно это она и подумала. Невозможно приехать ни в одну страну нищей привлекательной беженкой без того, чтобы тебе стали делать предложения определенного сорта. Выбери она этот путь, ей бы не пришлось мыть лестницу и носить такую одежду. Девушка промолчала и откусила кусочек пирожного, а когда почувствовала знакомый вкус этого восхитительного абрикоса, все воспоминания о Вене, столь решительно отгоняемые, нахлынули вновь.
Лидия улыбнулась. Просто не сумела удержаться и не предполагала, что это окажет такое воздействие на Эдвина, который сидел пораженный, остолбеневший, взирая на нее с неприкрытым восхищением.
Он считал, что у нее интересное лицо. Расположение скул, носа и рта взывало к чувствам художника, а не мужчины. Сейчас же он был сражен.
Она отказалась снова с ним встретиться, как не захотела и фотографироваться — желала лишь, чтобы ее оставили в покое. Девушка не заметила, как он следует за ней по тусклым, грязноватым улицам до самого дома в Блумсбери. Вставляя ключ в замок входной двери, которой не помешал бы слой свежей краски, бросила взгляд в оба конца улицы, будто чувствуя на себе его глаза. Но Эдвин вовремя нырнул за припаркованный фургон.
Неторопливой, прогулочной походкой он завернул за угол и вошел в магазинчик, где, судя по вывеске, продавались табак и газеты. Стоявший за прилавком невысокий человек с усами приветствовал его. В его голосе слышался иностранный акцент. В магазине не было других покупателей. Эдвин приобрел газету, пачку сигарет и легко завязал с продавцом разговор.
Спокойная, ненавязчивая манера Эдвина обычно поощряла людей к беседе, и скоро он имел краткую сводку обо всех жителях Гранмер-стрит, включая обитателей дома номер шестнадцать. Владельцами дома являлись пожилые супруги, которые сдавали комнаты, чтобы иметь прибавку к скудной пенсии. На данный момент их единственными жильцами была молодая пара: муж — англичанин, жена — из Австрии. Кроме того, у них уже несколько недель проживала сестра жены, недавно приехавшая из Вены.
— Музыкантша, — сказал низенький человек, и его глаза заблестели от удовольствия. — Играет на фортепьяно. Часами. Баха в основном. И еще Скарлатти. Прекрасно, прекрасно. — На его лице появилось настороженное выражение. — Вы, вероятно, представитель властей?
— Помилуй Бог, что вы! — поспешно воскликнул Эдвин. — Разве я похож на полицейского?
— Речь не только о полиции, но и о людях из министерства внутренних дел, которые приходят и задают неприятные вопросы в таких районах, как этот. Здесь проживает много иностранцев. Но миссис Дженкинс, сестра музыкантши, она замужем за англичанином, у нее британский паспорт, я сам видел, знаю, как он выглядит. Когда-то я был немцем, но теперь тоже имею британский паспорт.
— А у ее сестры есть паспорт?
— Если есть, то австрийский. Она приехала как беженка, это устроил ее зять. Ему это было нелегко, ведь он писатель и у него мало денег. Однако миссис Дженкинс работает и сама кое-что зарабатывает. Миссис Дженкинс очень беспокоилась о сестре, потому что они евреи, как и я. В наше время небезопасно быть евреем.
— Да, полагаю, что так, — невпопад отозвался Эдвин. — Мне известно, что сестра миссис Дженкинс… я забыл ее имя?.. — Он выжидающе посмотрел на владельца.
— Вайс. Лидия Вайс.
— Мисс Вайс работает уборщицей. Если она музыкантша, ей, конечно, не следует мыть полы, не так ли?
Человек крякнул и покачал головой:
— Нет-нет. Для ее рук это ужасно. Музыкантам надо беречь руки, а вода и холод плохо влияют на кости и мышцы. Но какая тут работа для музыканта, недавно прибывшего в страну? Их здесь можно купить по пенни за пару. Я сам знаю виолончелиста с мировым именем, поддерживающего существование тем, что моет посуду в ресторане. Скрипач, чудесный артист, работает смотрителем в общественном туалете; от его рассказов о том, что делается в подобных местах, просто волосы встают дыбом. Англичане странный народ. Другой мой знакомый, трубач, более удачлив. Он крупный сильный парень, его взяли на работу в ночной клуб. Вышибалой! — Маленький человечек простер руки в исполненном отчаяния жесте. — Лидии Вайс еще повезло: она хорошо образована, говорит по-английски. Если бы не так, ей было бы трудно устроиться даже уборщицей.
— Понимаю, — промолвил Эдвин.
Ему потребовалось два дня, чтобы завязать знакомство с Ричардом Дженкинсом, худым, приятного вида молодым человеком, занятым написанием длинного романа из жизни средневекового Уэльса. Труд, по его словам, должен был принести ему целое состояние. Эдвин в этом сомневался, а когда Ричард пригласил его вечером в гости поужинать, то увидел, что Лидия тоже в это не верит, но слишком добра, чтобы сказать. Он вручил обрадованной Анне Дженкинс еду, которую предусмотрительно принес собой, — та как раз ломала голову, как распределить консервированный томатный суп и банку сардин, чтобы их хватило на всех. А затем, обернувшись, нос к носу столкнулся с Лидией и был ей представлен. Она посмотрела на него так, словно увидела перед собой привидение.
Прежде Эдвин не был знаком с Ричардом, но они вращались примерно в одних и тех же кругах и у них имелись общие знакомые в богемном кругу писателей, художников и музыкантов, пытающихся заработать на жизнь своими талантами. К концу вечера Лидия избавилась от недоверчивого отношения к Эдвину. После ужина она села за старое разбитое пианино и сыграла им. Эдвин не сводил с нее глаз, его взгляд перебегал с сосредоточенного лица девушки на ее покрасневшие, распухшие руки.
Лидия стала навещать Эдвина в квартире, которую он снимал в Лондоне, где одна из комнат была оборудована под фотостудию. В первый раз она пришла вместе с сестрой Анной. Вскоре, после новых выходов в кондитерскую с венской выпечкой, посещения музыкального концерта в Куинс-Холле («Приятель попросил пристроить билеты, так не хочется выбрасывать») и вечера в кино, Лидия пришла к нему в квартиру одна.
Она отказалась выйти за него замуж.
— Но почему, почему? — вопрошал Эдвин в отчаянии, когда они лежали на его узкой кровати. — Я очень сильно тебя люблю, неужели ты ничего ко мне не испытываешь?
— Я иностранка и еврейка, а Ричард сказал, что ты из знатной богатой семьи. Она станет меня ненавидеть. Я старше тебя, а мужчина должен быть старше женщины, на которой женится.
