Девушки почтили Хэла вниманием — урывая краткие моменты, когда за ними не следило бдительное материнское око. Одна сестра сочла его слишком старым, чтобы заинтересоваться, а скорее почувствовала, что добыча не по зубам: он очень уверен в себе, с ним заигрывать сложно. Другая была заворожена именно этими его качествами, а вдобавок — худощавой фигурой и смуглой внешностью. Сардоническое выражение лица Хэла приводило ее в необъяснимый трепет; когда же он веселился, то его почти черные блестящие глаза и подвижный рот, сложенный в кривую усмешку, будоражили ее воображение.
«Собирается ли он быть в Лондоне в предстоящий сезон?» — задавалась она вопросом, бросая на него мечтательные взгляды во время игры в метание колец на палубе.
«Зря теряешь время, — сказала ей сестра. — Хэл Гриндли все равно не будет числиться в мамином списке. Да и с какой стати, сама подумай: мы ровно ничего не знаем ни о нем, ни о его семье». Сам предмет воздыханий был сдержан на сей счет, умалчивая насчет своей школы, полка и университета — этих столпов общественного положения, а его одежда классификации не поддавалась. Хотя хорошо скроенный вечерний костюм Гриндли мог выйти только из-под рук лондонского портного — но при чем здесь желтые носки?
Ходили слухи, что он родом с севера Англии, жил в Америке, изъездил всю Австралию и бог знает что еще, — явные признаки того, что данный экземпляр ни в коей мере не является приемлемым партнером: ни для танцев, ни для жизни.
Все это вполне справедливо, но ущерб душе уже нанесен и весь последующий год девушка будет настоящим отчаянием для матери, отвергая желательных и превосходных молодых людей, продефилировавших перед ней. В конце концов она сделает максимально неподходящий выбор в лице хотя и подающего надежды, но не слишком молодого политика от лейбористской партии («среди всех чудовищных вариантов, моя дорогая!..») — лишь потому, что в нем было нечто от того подвижного склада ума и естественной, небрежно-властной манеры, которые так околдовали ее в загадочном мистере Гриндли.
Сидевший напротив Хэла колониальный епископ спросил, куда он намерен направить стопы, когда они пристанут к берегам Англии.
«В Уэстморленд, — не задумываясь ответил тот. — Туда, где сейчас замерзают озера и где проживают мои родственники».
Он не прибавил, что посещение родственников отнюдь не являлось частью его первоначального плана, однако заметки в газетах, доставленных на борт при заходе судна в порт Гибралтара, всколыхнули скрытую тоску по родным горам. Разослав тогда нужные телеграммы, Хэл вернулся в каюту внезапно наполненный воспоминаниями о зимах своего детства на берегах озера, в окружении гор. О катании на коньках и свежем прозрачном воздухе, о санях и скутерах, о горячих пирогах, которые съедаешь на морозе, вцепившись в них холодными пальцами. А еще — о няне, неодобрительно хмурившей брови, когда он приходил замерзший, голодный, усталый до изнеможения, готовый проспать двенадцать часов кряду, а затем снова — на лед, чтобы скользить и кувыркаться вместе с друзьями.
Мысленным взором он увидел перед собой «Гриндли-Холл». Много ли изменений произвел там Питер? Как его новая жена? Судя по слухам, неинтересная, несомненный шаг вниз по сравнению с живой и веселой Делией. Хэл обожал ее, а она однажды летней ночью сбежала от Питера с каким-то шотландским поэтом. Что ж, она заплатила дорогую цену за свою новую жизнь в замке, среди шотландских гор, потому что Питер дал выход своей боли и ярости, запретив ей всякие контакты с детьми. Хэл знал, что она может общаться с ними тайно, отсылая письма няне, и не в «Гриндли-Холл», а на отдельный адрес.
Хэл не винил ее. Он фактически и сам бежал. Менее скандальным, но столь же осязаемым образом. Как и Делия, Хэл, спасаясь от семьи, искал прибежища среди богемы и художников, однако в отличие от нее знал, что те, кого он покинул, не испытывают по поводу его отсутствия ничего, кроме облегчения. Хэл считался неким дурачком, слабоумным, чужеродным элементом среди Гриндли, не разделяя с остальными их всепоглощающего интереса к убиванию диких тварей и деланию денег.
После ужина, который, несмотря на качку, потянул на обычные пять блюд, они с епископом укрылись от ее светлости в курительной комнате, месте слишком специфическом, чтобы туда могла последовать за ними даже столь решительная дама. Там, среди успокоительного аромата хороших сигар и кожаных кресел, они сидели, не без приятности, вполне компанейски: епископ — потягивая бренди, Хэл — с бокалом бурбона.
Разговор о морозной зиме, выдавшейся на севере Англии, вывел епископа на предмет одного из сильнейших пристрастий его жизни — на тему рыбалки. В частности, об ужении на муху. Его преосвященство с удовольствием пустился в долгое, монотонное разглагольствование о методах забрасывания удочки, о видах мух, об уединенных водоемах и потерянной добыче, сорвавшейся с крючка.
Хэл обнаружил, что вполне мирно внимает этой саге, поскольку вырос в окружении ружей и удочек, а также материальных свидетельств этой одержимости клана Гриндли — таких, например, предметов восхищения, как чудовищных размеров лосось в стеклянном футляре, окруженный ярко-зеленым камышом и с табличкой, извещающей, что рыбу поймала Гертруда Гриндли в 1898 г.
Данный трофей по какой-то причине перекочевал в его спальню, где поначалу вызывал у мальчика кошмары, а затем просто присоединился к перечню вещей, за которые Хэл не любил свой дом. Впрочем, он в отличие от остальных предпочитал рыбу оленьим головам с их печальными глазами, а также чучелам горностаев, ласок и лисиц. Их рьяно собирал помешанный на таксидермии предок, и они торчали на тумбочках в каждой комнате.
Хэла вернули к реальности слова епископа: «…и, конечно, я ходил туда удить вместе с вашим дядюшкой Робертом Гриндли. Теперь он уже умер, я слышал».
— С дядюшкой?
— Вы ведь сын старого Николаса Гриндли, не так ли? Он тоже умер, разумеется; никого из того поколения уже не осталось, кроме сестры — вашей тетки Дафны. Вы же самый младший брат Питера? Мы с Питером вместе учились в школе, когда-то он целый год был у меня на посылках[15]. Мы называли его Джейкс. Из-за вашего семейного бизнеса, понимаете?
— А?.. Да.
Их семейная фирма носила название «Джауэттс». Хэл хорошо помнил собственную школьную кличку: Джейс, а еще — Вантуз. Другого их брата, Роджера, называли Бачок — что его, впрочем, не беспокоило.
— Как поживает Питер? Держится? Я слышат о его жене: скандальное дело, скандальное. Он ведь женился вторично?
— Да. Я редко с ним вижусь, поскольку живу за границей.
— Да-да, вы всегда были немного чужаком, отрезанным ломтем.
Хэл вдруг почувствовал волнение.
— Пожалуй, я попрошу вас не упоминать, что вы знакомы с моей семьей. Я хочу сказать: при леди Гаттеридж. То есть…
Епископ со смехом покачал головой:
— Нет-нет, естественно, нет. Я с самого начала сообразил, что здесь ей нечего ловить, а я не имею желания причинять ущерб. Кстати, если позволите: по моему разумению, «Гриндли-Холл» и все прочее — это хорошо, но я бы предположил, что ее честолюбивые планы простираются дальше младшего сына северного сквайра. Уж простите мне мое мнение.
— Вот именно. Однако когда имеешь дело с подобной женщиной, лучше перестраховаться.
— Да. Вы можете на меня положиться. М-да, Питер Гриндли… как это будоражит прошлое. Помню, мы брали пару удочек и отправлялись вверх по течению, в сторону Лоусуотера…
Хэл уже пожалел, что его попутчик подхватил какую-то тропическую болезнь, которая, видимо, так иссушила и изжелтила его, что он не смог долее продолжать свою заокеанскую миссию. Впрочем, собеседника не особенно заботило производимое им впечатление. И когда он перешел от былых рыбацких радостей к предстоящим, то ощущение непроходимой скуки, так часто одолевавшее Хэла в присутствии родичей и их знакомых, начало одерживать верх над добродушием и хорошими манерами. Он поднялся.
— Пойду к себе, — произнес Хэл, выбрасывая в сторону руку, чтобы удержаться на ногах, потому что судно сотрясла внеочередная волна.
— О, безусловно! — отозвался колониальный епископ, ум которого наполняли пары виски и супостаты в образе рыб.
В тот день, когда корабль пришвартовался в Тилбери, стоял жгучий холод, и Хэл, прощаясь с епископом возле конторы таможенного досмотра, пожелал ему всяческого благополучия. Дальнейший путь священнослужителя лежал в кафедральный город, располагавшийся где-то в западных графствах; Хэл же провел эту ночь в своем лондонском клубе. Ему предстояло посвятить следующий день профессиональным и коммерческим делам, а затем сесть в спальный вагон поезда, отправляющегося на север, к застывшим озерам.
Глава пятая
Графство Йоркшир
