— Берегись черномазого, мой юный друг, он нападет на тебя сзади и, если ты не будешь остерегаться, убьет.
Под взглядом этих немигающих глаз Георг застыл на месте. Его словно загипнотизировали. Человек в шафранно-желтой пижаме положил руку ему на плечо и повел его через жужжащее облако пчел в павильон. Там стояли незастеленная кровать, над которой висела полка, до отказа заставленная книгами, и заваленный всякой всячиной стол. На кровати лежали две собаки, встретившие появление Георга рычанием, по полу прыгал ручной вороненок, а стол украшали голый мраморный старикашка и бюст красивого улыбающегося дяденьки, которого Георг сразу узнал. Это был Эмануэль Сведенборг[32] — о нем рассказывали в школе на уроках истории. Георг стоял на пороге, с опаской поглядывая на собак и круживших по комнате пчел.
— Не трусь, — улыбнулся пчеловод Георгу. — Собаки тебя не тронут. И ульев бояться нечего. Пчелы жалят только злых людей, вроде того черномазого. Теперь это точно доказано. Я еще раз смог в этом убедиться. Исключительно интересно!
Пчеловод взял с полки книгу и, поплевав на большой палец, стал листать ее.
— Это книга о душе, — пояснил пчеловод. — Написал ее великий философ по имени Платон[33]. Здесь есть одно исключительно интересное место. Погоди-ка, вот оно, вот оно! Послушай теперь, что говорит Сократ[34] о переселении душ, — пчеловод чуть ли не носом заводил по строчкам: «Те, кто стремились иметь обычные гражданские добродетели, именуемые разумом и справедливостью, превратятся после смерти в такие ручные и общественные существа, как муравьи и пчелы».
— Я дословно привел то, что написано в книге, — оторвал восторженный взор от книги пчеловод. — Следовательно, пчелы были раньше людьми. Я тысячу раз спорил об этом со своим кузеном. Это просто-напросто порядочные и разумные существа и, если они жалят кого-нибудь, стало быть это подлый жулик. Ведь это же совершенно очевидно, не правда ли?
Георг ровным счетом ничего не понимал и растерянно мял в руках шапку.
— Я знаю, что на это можно возразить, — продолжал пчеловод оживленно. — Процент особей мужского и женского пола у людей иной, чем в улье. Но это легко объяснимо, ибо изменение пола после смерти вовсе не исключено, а скорее даже весьма вероятно.
— Да, конечно… — промямлил Георг, которому уж, во всяком случае, было нечего возразить.
Пчеловод не унимался:
—. Остается открытым вопрос о пчелиных матках. Должен признаться, что не знаю об этом ничего определенного. Но возможно, люди, которые при жизни были стерильными, после смерти превращаются в пчелиных маток и дают тысячное потомство… Например, в юности у меня была тетка по имени Юллан…
Вымолвив это имя, странный человек вдруг погрузился в глубокую прострацию и вовсе позабыл о Георге. Он сидел, откинувшись в кресле, седой и неподвижный, облепленный пчелами, и напоминал труп, по которому уже начали ползать насекомые.
Георг хотел убежать и не мог. Что-то неподвластное ему удерживало его на месте. Вдруг он почувствовал мягкое прикосновение к шее, затем последовал ядовитый укус и жгучая боль. Но Георг будто онемел и молча следил за пчеловодом отрешенными глазами. Сколько прошло времени, он не знал, но вдруг пчеловод вскочил на стол и начал, бормоча и издавая сдавленные крики, рыться на высоко висевшей полке в дворянских календарях и родословных. И тут Георг будто очнулся от оцепенения. Он выбрался из павильона и припустился бежать. Его била нервная дрожь, сердце тревожно и гулко стучало. Георга охватило неприятное чувство, будто он что-то забыл в той кошмарной комнате. Но что именно, он никак не мог вспомнить, и, как ни старался сосредоточиться, перед глазами мелькала лишь желтая пижама.
Под липами в напряженном ожидании сидели Фабиан с Эриком. Фабиан, слегка стыдясь своего бегства, стал паясничать, изображая клоуна на ходулях. Георг не обращал на него никакого внимания, а когда Эрик пристал к нему с расспросами про павильон, Георг, еще во власти мерзких ощущений, отвечал уклончиво и неохотно.
Мальчики чувствовали себя беспомощными и подавленными от всего того нового и непонятного, что осталось там, за темной опушкой заколдованного острова, но, стараясь казаться независимыми, побрели дальше по залитому солнцем, шелестящему листвой парку. Неожиданно дорогу им преградил щеголеватый господин в охотничьем костюме цвета мха, с ружьем через плечо. Красноватый нос и припухлое лицо выдавали в нем любителя выпить.
— Попались, разбойники? — с напускной строгостью прокартавил господин и потряс Эрика за воротник. — Собирались яблоки воровать в июне?
— Да мы просто так, поглядеть… слыхали, что тут красиво. Мы плывем издалека, а парусник оставили у Флинты, — запинаясь, объяснял Фабиан, готовый в любой момент дать деру.
— Мореходы, парусник у Флинты… Ясное дело… — Охотник пристально поглядел на Фабиана, и его тонкие губы искривились в иронической усмешке. — Гм, гм… Ты. я вижу, уже побывал в гостях у моего дражайшего кузена. Что тебе там понадобилось? Кстати, у тебя премилая бандитская физиономия, — весело сообщил он.
— Ну а ты? — он посмотрел на Георга, который стоял выжидающе, с гимназической фуражкой в руке. — Где это ты раздобыл такой курносый нос? Дождь в него не попадает? А глазенки у тебя, парень, живые! Со временем будешь профессором. Запомни слова графа Леерхоусена с острова Толлерё, старшей ветви! А как тебя, между прочим, зовут?
— Георг…
— Георг… Хорошо, хотя немного по-мещански. Впрочем, неважно, а брата?
— Меня зовут Эрик III…
Фабиан дернул его за курточку.
— Ну и голос у тебя! Точно, станешь тенором. Итак, вы графские гости, ясно, друзья мои? Вперед… марш! Профессор, встань рядом со мной, честь и место! Вот тебе мое ружье. Бандит и тенор пойдут сзади. Шагом марш!
Это был каприз привыкшего повелевать человека. Хандра, в которую он обычно впадал по утрам, стала отступать, и он замурлыкал веселый шансон[35].
Граф уверенно шел по своему лесу, легко и рысисто выбрасывая ноги, и напоминал мальчикам грациозного зверя. Георг с гордостью нес ружье, которое доверил ему граф, и восторгался изящными манерами и благородной статью этого человека.
Они вышли на длинную прямую кленовую аллею, где росли тополя, потом свернули влево, направились вдоль изгороди из вязов и вышли к длинному дому, облицованному отполированным клинкерным кирпичом, с изящно выгнутой купольной крышей. Он выглядел немного богаче, чем городской дом дяди Конрада.
— Ах как красиво тут у вас, дядя! — радостно воскликнул Эрик своим звонким голоском.
Граф любезным жестом предложил им войти в дом. В помещении все сияло кафелем, как в бане. В фарфоровых стойлах стояли начищенные до блеска ретивые породистые кони, рядом висели, как на дверях у богатых людей, латунные дощечки с именами, поблескивала тщательно надраенная арматура.
Граф похлопал черную кобылу по холеной, подрагивающей шкуре:
— Два приза на гонках! Подарок герцога Коннаугта, старого приятеля по охоте. Хороша, не правда ли?
Мальчики оробело молчали Побледневший Георг спрятал руки за спину — он вдруг устыдился своих ногтей. Фабиан сконфуженно закатывал грязные рукава рубашки, Эрик будто к полу прирос и только таращил удивленные глаза.
Улыбнувшись, граф повел их дальше по песчаной дорожке сада, где солнечные лучи, пробиваясь сквозь ветви цветущих вишен, бросали блики на махровые тюльпаны, белые нарциссы лиловые гиацинты и пышные пионы. Дорожка привела к большой стеклянной оранжерее. Воздух внутри был теплый и влажный. Повсюду — на потолке, на стенах, на полу — цвели редкостные розы, длинными рядами стояли горшки с невиданными цветами. Из колючих зеленых шаров тянулись кроваво-красные лилии. Здесь росли необычные цветы, похожие на снежные шары, и пятнистые, словно леопарды, растения. Мальчики смотрели на них с ужасом, потому что они дрожали и дышали, словно живые существа.
Пресыщенный роскошью граф рад был доставить удовольствие мальчикам: он выбрал самую красивую белую розу и сорвал ее для профессора, а бандиту преподнес пурпурно-красную.
Потом они снова вышли в сад, обошли клумбу с туями и золочеными стрелками солнечных часов и оказались перед большим белым дворцом с нарядными воротами и горделивыми медными фонариками на крыше, отчетливо выделявшимися на фоне синего неба.
— Дворец Толлерё ожидает почетных гостей, — пробормотал граф и указал, отвесив поклон, на большую лестницу:
— Входите, господин профессор, прошу!
Они прошли вестибюль с белыми крестовыми сводами и пестрыми гербовыми щитами, прохладную зеленую бильярдную, зал предков, где стены были увешаны старыми портретами, анфиладу малых залов со старинными хрустальными люстрами и креслами, обитыми шелком.
