Она умолкла и серьезно посмотрела на. меня.
— Вам не кажутся бессмыслицей мои слова? Я бы не хотела продолжать разговор, пока не почувствую, что вы меня понимаете.
Я заверил ее, что слушаю очень внимательно, и что все, что она говорит, мне глубоко симпатично. От этих слов она расцвела и несказанно похорошела. Радужная, с поволокой, оболочка глаз вспыхнула золотистыми искорками. Она не сказала ничего, что могло показаться глупым, подумал я, ожидая продолжения.
— Я не рассказала вам об этом, о моих снах, но может быть, вы уже и сами догадались… Я часто заранее знаю, что со мной произойдет. Например, прошлой ночью мне снилось, что я собираюсь на праздник, праздник в лунном свете, там я должна встретить человека, который расскажет мне странные вещи обо мне самой. Над его головой сияние. Он приехал из чужой страны, но он не иностранец. У него мягкий, успокаивающий голос; протяжная, неспешная речь — совсем, как у вас.
— Что вы ожидаете услышать о себе, Кэрол? — я опять перебил ее. — Какие странные вещи?
Она замолчала, словно подыскивая нужные слова. Потом произнесла с неподдельной искренностью и наивностью:
— Я расскажу вам, что я имею в виду. Нет, не про мою любовь к брату — это же так естественно. Только люди с грязными мыслями считают дикостью любовь между родственниками… Я сейчас не об этом хочу рассказать. А о музыке, которую слышу, и о красках, которые вижу. В моих снах мне слышится не земная музыка, и цвета совсем не те, которые мы видим на небе или на полях. Это Изначальная Музыка, она дала начало всей той музыке, которая существует сейчас, и все теперешние цвета произошли из того, который мне снится. Когда-то они все были одним, говорил тот человек из сна. Но это было миллионы лет назад, сказал он. И когда он сказал это, мне стало ясно, что он тоже понимает. Будто мы были знакомы в другой жизни. Но из его речей мне стало ясно, что о таких вещах очень опасно распространяться на публике. Внезапно я испугалась, что если я не буду соблюдать осторожность, меня сочтут сумасшедшей и упрячут туда, где я никогда больше не увижу снов. Меня страшило не то, что я сойду с ума — а то, что, упрятав меня, они уничтожат мои сновидения, мою жизнь. Тогда этот человек сказал то, что всерьез испугало меня. Он сказал: «Ты уже безумна, милая. Тебе нечего бояться». И исчез. В следующее мгновенье я все увидела в обычных красках, только они были все перепутаны. Трава стала не зеленой, а лиловой; лошади — голубыми; мужчины и женщины — серыми, пепельно-серыми, словно духи дьявола; солнце стало черным, луна — зеленой. Тогда я поняла, что действительно сошла с ума. Я стала искать своего брата и нашла его, разглядывающим себя в зеркале. Я заглянула ему через плечо и не узнала его. Из зеркала на меня смотрел незнакомец. Я позвала его по имени, начала трясти, но он продолжал смотреть на свое отражение. Наконец до меня дошло, что он сам себя не узнает. Боже, подумала я, мы оба безумны. Хуже всего было то, что я больше не любила его. Мне хотелось убежать, но я не могла, меня парализовал страх… И я проснулась.
— Едва ли можно назвать это хорошим сном, не правда, ли?
— Нет, — ответила Кэрол, — иногда так здорово увидеть все перевернутым вверх ногами. Мне никогда не забыть ни того, как прекрасна была трава, ни того, как меня поразило черное солнце… Теперь я вспоминаю, что звезды светили ярко-ярко. Они были почти над головой. Все сверкало и переливалось гораздо ярче, чем на желтом солнце. Вы замечали когда-нибудь, как прекрасно все вокруг после дождя, особенно ближе к вечеру, когда солнце садится? Представьте, звезды у вас над головой сделались в двадцать раз больше, чем мы обычно привыкли их видеть. Вы понимаете меня? Может быть, в один прекрасный день, когда Земля сойдет со своей орбиты, все станет именно так. Кто знает? Миллион лет назад земля выглядела совсем по-другому, правда? Зеленый цвет был зеленее, красный — краснее. Все было увеличено в тысячи раз — по крайней мере, мне так кажется. Некоторые говорят, что мы не видим солнце по-настоящему, только его отблеск. А настоящее солнце, оно такое яркое, что слабый человеческий глаз просто не может вынести его свет. Наши глаза мало что могут увидеть. Забавно, когда закрываешь глаза и засыпаешь, то видишь все гораздо лучше, ярче, чище, прекрасней. Что же это за глаза у нас? Где они? Если одно видение реально, то почему другое — нет? Что же реально? Мы, что, все становимся безумными во сне? А если нет, то почему бы нам не спать всегда? Или это считается ненормальным? Помните, я предупреждала вас, что я глупая. Я вижу все в розовом свете. Но у меня не получается выдумывать их. Да и ни у кого бы не получилось.
Тут вернулись Умберто и Родни с видом рассеянным и радостным. Джеральд лихорадочно суетился, навязчиво предлагая гостям попробовать спагетти. «Они отвратительны, но зато фрикадельки удались», — шепнул он мне на ухо. С тарелками в руках мы робко выстроились перед норвежкой, раздававшей сие блюдо. Все это напоминало то ли столовую, то ли солдатскую кухню. Декоратор интерьеров ходил от одного к другому с миской тертого сыра и посыпал эту свежевыданную блевотину, выдаваемую за томатный соус. Он лучился самодовольством, он так любовался собой, что забыл сам поесть. (А может, он уже был сыт…) Джеральд порхал, как ангелочек, восклицая: «Не правда ли, восхитительный вкус? Вам достались фрикадельки?» Выпорхнув у меня из-за спины, он легонько подтолкнул меня локтем и неслышно прошептал: еле слышно прошелестел: «Ненавижу спагетти… Гадость!»
Эта сцена была прервана появлением очередных гостей — молоденьких существ — возможно, среди них были будущие звезды. Одного из них звали Клод, пухлощекий блондин с вьющимися волосами. Похоже, он знал всех и вся, особенно это касалось женщин, которые сюсюкали и тискали его, словно любимую игрушку.
— А я-то думал, что вечеринка уже закончилась, — извинился он за свой «пижамный» вид. Пронзительным голосом, напоминавшим козлиное блеяние, он завопил на всю комнату:
— Джеральд! Джеральд! Ну где же ты, Джеральд? (Джеральд тем временем нырнул на кухню, чтобы скрыть свое раздражение.)
— Эй, Джеральд! Когда я наконец получу работу? Джеральд, ты слышишь меня? Когда я начну работать? Джеральд вышел с шипящей сковородкой в руках.
— Если ты не заткнешь свой поганый рот, — произнес он, угрожающе приближаясь к душке Клоду и размахивая сковородкой у него над головой, — я огрею тебя вот этой штукой!
— Но ты обещал, что я получу что-нибудь до конца месяца! — взвизгнул Клод, явно получая удовольствие от того, что поставил Джеральда в неловкое положение.
— Я не обещал этого, — возмутился Джеральд. — Я сказал, что у тебя есть все шансы. Если ты будешь упорно работать. А ты, лентяй, ждешь, когда на тебя посыплется манна небесная. Уймись и съешь немного спагетти. От тебя столько шума… — Джеральд вновь скрылся в кухне.
Клод вскочил на ноги и последовал за ним. Я слышал, как он канючил:
— Джеральдине, я сморозил глупость, да? — его голос звучал все глуше и глуше и в результате совсем стих, словно кто-то зажал ему рот ладонью.
Тем временем стол в гостиной отодвинули к стене, и какая-то молодая пара, интересная и крутая, завертелась в зажигательном ритме джиттербага. Они танцевали в одиночестве: остальные смотрели и восхищенно ахали. У миниатюрной, хорошенькой партнерши, стройной и подвижной, было лицо Нелл Бринкли, загримированной под Клару Бау. Ее ноги дергались, словно у лягушки под скальпелем. Молодой человек, лет девятнадцати был слишком хорош, чтобы его можно было описать. Слова меркли рядом с его красотой. Он был похож на фавна с дрезденского фарфора, типичное дитя Калифорнии, которому было определено стать либо эстрадным певцом, либо современным Тарзаном. Клод смотрел на них с нескрываемым презрением. Он без конца теребил свои непослушные кудри и вызывающе откидывал голову назад.
К моему изумлению, Джеральд вдруг разошелся и начал приставать к жене Умберто. Он был невероятно напорист и потрясающе самоуверен. Джеральд наседал на даму, цокая каблуками, словно петух, вышедший на прогулку. Деликатность и изысканность ему с успехом заменяла поразительная гибкость и артистизм. У него были свои представления об исполнении джиттербага.
Будучи уже навеселе, он остановился перед Умберто и спросил:
— Почему вы не танцуете со своей женой? Она превосходно танцует.
Умберто редко танцевал с женой — это уже давно осталось в прошлом. Но Джеральд был настойчив.
— Нет, вы должны станцевать с ней! — воскликнул он, привлекая всеобщее внимание к Умберто.
Умберто поволокся на нетвердых ногах, с трудом отрывая их от пола и что-то бессвязно бормоча. Он проклинал Джеральда за то, что тот поставил его перед всеми в идиотское положение.
Лолита кипела от ярости, что ее никто не приглашает. Она проплыла через всю комнату, оглушительно стуча каблуками, и подошла к своему бразильцу.
