Его речь прервали женский всхлип и гулкий рокот одобрительных голосов.
Альбино чувствовал, что задыхается. Этот мерзавец, осквернивший его сестру и погубивший братьев, казалось, глумился над ним. Дыхание Альбино спирало, в глазах темнело, в висках стучала кровь, отсчитывая мгновения его ненависти. В зале что-то происходило, он слышал слова и шелест шагов, но не понимал, что происходит. Тем временем прием окончился, Петруччи и Венафро ушли, за ними последовал Марескотти, гости разошлись, исчез куда-то Франческо Фантони, а его самого Элиджео Арминелли повлек в книгохранилище.
Здесь, в тиши собрания свитков, рукописей, книг и пергаментов Альбино постепенно пришёл в себя. Ему выделили светлое место возле окна, где он с удовольствием расположился. Однако поднявшись, чтобы повесить плащ и взять тушечницу, Альбино в ужасе замер. В стенной нише рядом он заметил скульптуру из черного мрамора, подобие той, что ставили в усыпальницах: женщина в плаще с капюшоном, закрывавшем лицо, держала на ладони левой руки песочные часы, а в правой руке сжимала серп. Песок, медленно убывая сверху, просыпался в отверстие, нагромождался горкой и словно таял. Фигура в нише на миг обожгла душу Альбино воспоминанием о последней встрече с матерью, но позже, успокоившись, он стал даже любоваться Смертью-Жнецом.
По счастью, первый же манускрипт, который предложил ему Арминелли, был уже знаком Альбино по монастырским хранилищам, он перевел его по памяти и, быстро закончив работу, погрузился в горестные размышления. Он понял главное: ему не по плечу задуманное. Ненависть не усиливала его, но ослабляла, лишала сил, совсем подкашивала. Он не создан ни мстителем, ни палачом, и даже предоставь ему Бог шанс отомстить — он едва ли сумеет убить Марескотти. Сердце Альбино заныло тупой болью, зашедшей под лопатку, да там и обосновавшейся. Он слишком слаб, слишком слаб, и это не слабость отчаяния или безнадежности, случайного малодушия, нет, это слабость духа.
— Мессир Элиджео! — голос неожиданно прозвучал у входа, и Альбино, нагнув голову, в зазор между книжных полок разглядел молодого человека, не замеченного им раньше в зале: темные волосы, приятное лицо, белозубая улыбка. — Где вы?
Арминелли появился откуда-то из глубины арочного входа.
— А, Баркальи! Почему вас не было на приеме, Филиппо?
Филиппо Баркальи! Имя это ударило по ушам Альбино, как сто труб Апокалипсиса. Это имя назвала мать, имя предавшего его братьев. Дыхание Альбино снова сбилось, в висках застучали молоты, ногти впились в ладони.
— Мессир Ланди просил меня в последний раз прочесать болота, я поднял двадцать человек, мы были везде, куда могла ступить нога, но ничего не нашли, мессир Элиджео. Я вернулся только на рассвете.
Арминелли кивнул.
— Хорошо, что вы не отказали мессиру Одантонио, он так несчастен. Бедный Микеле, просто не могу прийти в себя…
Баркальи задумчиво потер указательным пальцем нос, потом странно, точно от боли, поморщился и осторожно наклонясь к Арминелли, спросил:
— Но скажите, мессир Элиджео, вам не… — он замялся, но все же продолжил, — вам не показалось всё это…странным?
— Что именно? — В голосе Арминелли звучало недоумение.
Баркальи снова точно поперхнулся, однако выговорил:
— Всё, что произошло со Страстной. Антонио Турамини, Джулио Миньявелли, Микеле Ланди… Один за другим… Необъяснимо так, загадочно всё…
Мессир Элиджео пожал плечами.
— Вы об этих несчастьях? Да, немного странно, конечно, но…Такова жизнь, Филиппо, причудливое смешение странностей, непредсказуемое, как карта, вынимаемая из колоды, как сочетание выбрасываемых костей… — мессир Элиджео развёл руками. Было заметно, что он и впрямь не сильно взволнован происходящим и, несмотря на проговариваемые им слова сочувствия несчастным погибшим и их отцам, вовсе ничего не чувствует.
Философские пассажи мессира Арминелли ничуть не успокоили юнца.
— Тут мало случайностей, скорее — непонятно. Тонио Турамини…Он умел обращаться с лошадьми, на палио ездил без седла, и вдруг… Да и Пантегана… Это же была самая спокойная кобыла в конюшне, ей шестнадцать лет! И вдруг — понесла… А Джулио Миньявелли? Оступился на лестнице на своей вилле… но что он делал там в полночь? Он туда и не собирался. А Микеле Ланди? Охотник он был заядлый, признаю, и охоту утиную любил до страсти, но чтобы он один, без слуг, пошел на это чёртово болото? Да ещё после дождя! Никогда не поверю…
Он не убедил библиотекаря. Мессир Элиджео снова пожал плечами.
— Полно, Филипетто, вы несете вздор. Случись это в разные годы, что в этом было бы странного? Удивляет только то, что выпало всё одно за другим, не будь этого, кто бы о чем подумал? И опять же… Что тут заподозришь? Преступный умысел? Но это глупость. — Он пренебрежительно пожал плечами. — Вот если бы отравили или прирезали Теренцио Турамини, Козимо Миньявелли или Одантонио Ланди — тут и говорить бы нечего было, да, это многим родственничкам на руку. Но кому нужны их сыновья? У Теренцио есть младший сын Винченцо и две дочери, но Винченцо — совсем ещё щенок, семнадцать всего. Ему, спору нет, братца на тот свет отправить — прямая выгода, да только ума у него для такого дела ещё маловато. У Козимо и Одантонио сыновей больше нет, у Козимо, правда, дочь имеется. Но думать, что девка братца со ступенек столкнула — это нелепость, в нём весу-то было, как в справном бычке, охранник ведь, спина что твоя дверь… Что до Микеле, так в болотистые места только забреди: голова кругом идёт и сам кружить начинаешь…Да и пьян, говорят, был.
— Всё так, да только подозрительно…
Мессир Арминелли едва не сплюнул на пол.
— Да что подозрительно-то? — взвился он и вдруг напрягся, понизив голос. — Или ты, что, подозреваешь кого? Не видел ли чего?
Баркальи тяжело сглотнул и медленно покачал головой.
— Нет, я думал, но…нет. Не мелькал никто рядом да и, Господи, кто бы с ними справился?…
Библиотекарь утомлённо вздохнул.
— Разумеется, это дьяволом быть надо, чтобы такое устроить. Парни они были нехилые, других, впрочем, в охрану и не берут. Да и с чего именно этих молодых наследников убийца бы выбрал?
— Ну… не знаю.
— А не знаешь, так и болтать нечего. Иди работай.
Альбино склонился над рукописью, незаметно перевёл дыхание. Он не хотел, чтобы Арминелли познакомил его с Филиппо Баркальи, и не потому, что боялся этой встречи, а просто не был уверен, что сумеет сохранить хладнокровие, пожимая руку негодяю, предавшему своих друзей, его братьев.
Но Арминелли и Баркальи ушли в студиоло, кабинет мессира Элиджео, шаги их затихли.
Из того, что он услышал, Альбино понял, что у Филиппо Баркальи возникли подозрения в отношении тех несчастных случаев, произошедших в последнее время, о которых ему рассказал Фантони. Но тут Альбино был склонен согласиться с Арминелли: что за необходимость убивать молодых богатых аристократов? Сам же Баркальи показался ему человеком подлинно двоящимся, неверным и нетвердым. Что заставило его предать доверившихся ему Томазо и Маттео? Можно простить предателя, если им руководит желание спасти себе жизнь, но разве ему угрожала опасность? Альбино покачал головой. Причины предательства чаще иные: нежелание усложнять себе жизнь, выгода, чёрный цинизм и азарт двойного, тройного лазутчика… Или все же — простая трусость? Филиппо Баркальи не показался Альбино смельчаком, голос его дрожал, когда он говорил о погибших. Бедняга, вздохнул Альбино. Как он живёт, как спит ночами? Мучает ли его совесть за содеянное? У него ведь нет утешения, ибо его предательство оказалось необратимым. Альбино не завидовал этому человеку. Страшные силы разрушения входят в душу предавшего, подобно смерчу, они просверливают дыру в живой душе, образуя водоворот, через который из души иуды утекает жизнь. Измена разрушает достоинство человека, она, как чёрное клеймо, врезается в душу навсегда. Кто-то из предавших пытается оправдать содеянное, кто-то страшится надвигающегося возмездия, а кто-то старается всё забыть, не обременяя себя ни чувствами, ни размышлениями… Баркальи, похоже, был из последних. Но почему он столь явно взволнован своими подозрениями, почему так испуган?
Арминелли вернулся один, Альбино торопливо подал ему перевод, рассказал о некоторых иных возможностях толкования кое-каких слов и с облегчением увидел на лице мессира Элиджео улыбку довольства и одобрения. Они условились, что завтра Альбино придёт к одиннадцати часам и сделает перевод одной рукописи из недавно приобретенного мессиром Пандольфо собрания, и Альбино откланялся.
Он решил зайти поесть на небольшой постоялый двор, о котором слышал от переводчика с греческого, ибо порядком проголодался, а постоянно обременять свою хозяйку заботой о себе не хотел. Однако у трактира замедлил шаг и в рассеянности присел на лавчонку у какого-то дома, в узком дворе которого резвились дети, играя в мяч. Какая-то непроизнесенная мысль, невыговариваемая, путанная, как летучая мышь на чердаке, судорожно металась в голове и искала выхода. Он чувствовал, что не постигает чего-то важного, что несколько раз прошло рядом, было перед глазами, хотело быть замеченным и осмысленным, но — улетучилось. Перед глазами Альбино плясал тарантеллу Франческо Фантони, потом отрицательно качал головой мессир Арминелли, делился страхами Камилло Тонди, его приветствовал Пандольфо Петруччи, потом произносил напыщенную речь Марескотти, говорил о своих подозрениях испуганный Баркальи…Этот дрожащий голос, внутренний трепет и волнение…
