ему говорила. – Наталья поморщилась, осеклась, снова вздохнула. – Я ему говорила: отстань от этой мельницы, не бери столько в долг! Он же из-за этого умер. Не смог вовремя отдать, к нему пришли, потребовали. Видимо, угрожали. Сердце не выдержало…
Я слушал, разглядывая свои колени. Смотреть на отцову пассию не хотелось, хоть и выглядела она, как куколка с обёртки. Странно и противно было думать, что она вот этими белыми руками, лиловыми ногтями касалась отца, щекотала ему щёки своими шоколадными локонами, когда целовались…
– Я ему говорила: не сможешь отдать, не сможешь, – твердила Наталья, будто пыталась меня убедить. – А он… Ох и чудик был отец твой. Он говорит: зато куклу куплю. Я ему: тебя убьют, на кой тебе кукла? А он: сыну, мол, достанется. Олег моё дело продолжит. Тоже будет кукол собирать.
– Сдались мне эти куклы! Да пошли они все на…
Вырвалось помимо воли. Я сцепил зубы. Неужто батя такой идиот, что вправду считал, что я тоже буду как он, дурак дураком, в куколки играть?
– А Петя говорил, ты на кукловода пойдёшь учиться. – Наталья подняла брови. Кивнула, подзывая официанта: – Флэт уайт и шоколадный кекс. Олег?..
– Нет, ничего.
На кукловода? Он в своём уме? А я в своём уме – разговаривать с его любовницей чинно-мирно за кофеём? Хотя кофея-то у меня и не было. А от её чашки пахло так, что ноги подкашивались.
– Он тебе велел отдать вот это. – Наталья кинула на стол белый конверт. – Там его карточка, пинкод и письмо. Тебе.
Карточка – это кстати, очень кстати. А что ещё за письмо?
Наталья, поболтав в чашке гнутой ложечкой, глянула испытующе:
– Мне кажется, там про кукол. Про коллекционных. Тех, что в чемодане.
– Чемодан у вас?
Опять вырвалось прежде, чем я успел подумать. Не стоило, наверно, показывать Наталье, что это какая-то ценность. Впрочем, отец ей, скорей всего, и так сказал.
– Ещё чего, – замотала головой она. Прошептала: – Мне этого добра не надо! Чтоб как Петю грохнули… Хотя Изольда, конечно, хороша…
Наталья замолчала, уставилась в окно; взгляд у неё расфокусировался, расплылся, будто она видела там что-то, что не видел я. Низко, мечтательно произнесла:
– Вот, знаешь, говорят – страшная красота, неземная. Это про неё. Про Изольду.
Не знаю, не знаю. Как по мне, Изольда просто гордячка со вздёрнутым носом и косящими глазами.
Наталья помолчала с пару секунд, встряхнулась и продолжила прежним тревожным шёпотом:
– Хорошо, что мать твоя не трепалась, никому про нас не говорила. Давай, бери письмо и сам уже думай, как дальше.
Трепыхнулось в груди.
– Так вы с мамой знакомы?
– А как же, – проворчала Наталья, подталкивая ко мне конверт. – Прячь уже, не сверкай им.
– А как? Когда?
– Тебе какое дело? Знакомы и знакомы. Ты о себе лучше думай, не о маме.
Я сунул конверт в рюкзак, долго возился с молнией. Наталья смотрела выжидающе, будто последняя фраза была не риторической. Я буркнул:
– Чё думать. Думал уже.
– И что надумал?
– Грузчиком пойду.
– А дальше?
– Откуда я знаю?
– Олег, я тебе серьёзно говорю. Подумай!
Внутри уже не просто трепыхалось. Внутри клокотало.
– О чём ещё думать?
– Куда идти учиться, какую профессию…
– Ещё не хватало, чтоб вы меня учили! Если б не вы, отец бы, может, не такой был! Может, всё нормально бы было!
– Отец бы, – прошипела Наталья, придвигаясь ко мне, обдавая резким кофейно-шоколадным духом, – ещё раньше ушёл. И мать бы твою доконал, и тебя бы разорил вконец, если бы не я.
– Да что вы такое говорите!
Она откинулась на спинку диванчика, взяла чашку. Неожиданно спокойно произнесла:
– Ты бы, чем плеваться, послушал бы и всерьёз подумал. Ну, пойдёшь грузчиком. А дальше? Посмотри на себя. Дрыщ! Сколько протянешь? А потом на что будешь жить?
– У меня квартира есть.
– Есть. Только за неё платить надо. И еду покупать. И одежду. Другие вещи тоже нужны. Всю жизнь будешь грузить? Да завтра же надорвёшься! Вон, конституцией весь в папаню. Ещё сопьёшься, как он, пузо отрастишь, и будет точь-в-точь.
– Что ж, если он такой противный, вы с ним цацкались?
– Не твоего ума дело. – Наталья глянула поверх чашки. – Твоего ума – найти сейчас жильцов и сдавать квартиру, а самому где-нибудь притулиться. И получать профессию. А пройдёт года два-три, утихнет немножко, – и попробуешь продать кукол.
– Почему не сейчас?
– Потому что. – Наталья снова приблизилась, навалилась на стол и полной грудью смела хрупкую салфетницу. – Потому что, если сейчас на аукцион выставишь, налетят, надавят и заставят продать за бесценок. Ты сначала разберись, что почём.
– А вы в курсе?
– Надо оно мне! Одни беды от этих кукол. Снаружи локоны, фарфор, внутри дерьмо. Да ещё эти страшилища с третьим глазом…
– Вам отец Орешету показывал?.. – изумлённо спросил я.
– И Орешету, и второго рыжего… этого… Орнжея? Онжея? У меня язык ломается это выговаривать.
– Так вы знаете, за какую цену их можно продать?
– Нет! Зато я знаю институт, при котором можно пристроиться в общагу, не будучи студентом. Найдёшь жильцов – позвони.
– А… как искать?
– В интернете! Солнышко, ты вообще к жизни не приученный? В школу-то хоть ходил?
Эта баба меня выбесила. Я готов был ей врезать. И всё-таки она подсказала дельную мысль. И про ту общагу… Она была мне нужна.
Я встал из-за стола, подтянул рюкзак и учтиво выдохнул:
– Ходил. До свиданья.
– Позвони, – крикнула она вдогонку. – И не думай, что я тут перед тобой выстилаюсь, мне Петя за это заплатил!
– За что он ещё тебе заплатил? – пробормотал я, шатаясь, шагая к выходу. – Змея подколодная… Шоколадный заяц…
* * *
Я нашёл жильцов на местном сайте объявлений. На крупные сервисы идти не решился: чего лишний раз светиться. Наш, местечковый, «Крапива-хата», как-то надёжней, что ли. Правда, увидев семью арендаторов, я опешил. Мать – огромная, в кожаной куртке, едва сходившейся на свитере (мне показалось, она беременна), с высоко нарисованными бровями. Отец – худющий, весь в чёрной коже, в очках-консервах и с продранными коленками. Сын – с длинными пепельными волосами, в борцухе и мотоциклетной куртке в заклёпках.
Те ещё типажи, но выбирать не приходилось: залог они внесли как положено, за первый и последний месяц расплатились, акт сдачи-приёма подписали (про акт меня надоумила Наталья). Глава семейства, чёрный человек, попросил меня показать, где тут счётчики, и научить перекрывать воду. Я пошёл в ванную, с умным видом отодвинул пластмассовую дверку в стене и уставился на краны. Выбрал тот, что потеплей, ткнул:
– Вот. Горячая. Та холодная.
Надеюсь,
