— Благодарю вас, мистер…
— Смит.
— Благодарю вас, мистер Смит.
Элизабет-Энн подхватила свои потертые чемоданы, дети сделали то же самое, и они направились к мраморной лестнице с надежными блестящими перилами.
Служащий громко прочистил горло. Элизабет-Энн обернулась с вопросительным выражением на лице.
— Лифт вон там, — сказал Смит, показывая в противоположную сторону. — Достаточно позвонить.
Женщина кивнула и повернула обратно.
— Благодарю вас, мистер Смит.
Он не ответил. Не соизволил. В его неулыбающихся глазах ясно читалось: деревенские остолопы.
Вскоре после того, как стемнело, дети заснули, утомленные длинным волнующим днем.
Элизабет-Энн, скрестив руки на груди, медленно подошла к окну и выглянула. Да, служащий был прав. Несмотря на открытые окна, в комнате жара не спадала. Но, как оказалось, если высунуться наружу и изогнуться вправо, можно увидеть маленький вертикальный срез Манхэттена: высокий компактный пейзаж его небоскребов, мерцающих и сверкающих в ночи.
Ее обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, миллион фантазий, с другой стороны, она спрашивала себя, что, ради всего святого, она делает в самом шумном и чужом городе в мире. Как будто она оказалась в другой стране, где нет ни одного знакомого человека и где говорят на многих языках. После уже знакомого ей одиночества в Техасе зачем терпеть суету и суматоху Нью-Йорка, орды спешащих, неулыбающихся людей?
Она не сумела подавить вздох, сорвавшийся с губ. Элизабет-Энн знала, что привело ее сюда: Квебек больше не удовлетворял ее амбиции, не соответствовал размаху ее планов. Ей страстно хотелось строить, создавать, и все возможности для этого были здесь, среди толпы и шума, где сдерживаемая энергия электризовала воздух. Она чувствовала, что в этом городе ей удастся осуществить свою мечту, лелеемую с самого детства. Для этого придется немало потрудиться. Не мешало бы и немного удачи.
Элизабет-Энн улыбнулась, удивляясь дерзости и нахальству собственных амбиций. Другие девочки мечтали о встрече с прекрасным принцем, который увезет их в прекрасный замок, где они будут жить долго и счастливо. Все, но только не она. Ее мечты были куда более практичными, но все-таки по-своему романтичными. Элизабет-Энн Хейл всегда воображала себя владелицей большого отеля. Она в детстве видела один такой и с тех пор думала только об этом. Ей вспомнились ее одинокие бесконечные детские игры, когда воображение переносило ее из банальных меблированных комнат в сверкающий дворец, полный украшенных драгоценностями гостей, ее гостей. Она бы предложила им изысканные блюда, тихую музыку, великолепные комнаты, и они бы выстраивались в очередь, чтобы увидеть ее, остаться с ней в самой роскошной в мире гостинице.
Она росла, но картина, созданная детским воображением, никогда не менялась, становясь все отчетливее в ее голове. Коляски превратились в автомобили, газовые светильники стали электрическими, но осталось ее видение красоты, отпечаток ее личности. Чем старше становилась Элизабет-Энн, тем все чаще она представляла не один шикарный отель, а два, три, сотню. И все они принадлежали ей. Ей.
Меблированные комнаты, кафе, мотель в Техасе были только началом. Она всегда это знала. Это был первый шаг на пути воплощения мечты в жизнь. Чтобы ее фантазия, ставшая всепоглощающей и вырывавшаяся наружу, стала явью, ей необходимо было уехать из Техаса в Нью-Йорк. В этом не могло быть сомнений. Она станет важной персоной. Дайте только время, и Элизабет-Энн засияет ярче, чем все ночные огни Манхэттена вместе взятые, многоцветнее, чем калейдоскоп красок Бродвея. В этом городе даже воздух пропитан процветанием и успехом. Куда бы вы ни пошли, кругом слышен перезвон кассовых аппаратов, глотающих наличные. Рожденная в Техасе, коренная американка, воспитанная своей страной, Элизабет-Энн только много лет спустя смогла понять, что она ничем не отличалась от орд иностранцев, прошедших через Иллис-Айленд. Ее родина не Литва или Греция, но в некотором роде она была иммигранткой.
Сейчас женщина твердо знала только одно: здесь она справится со всем, здесь преуспеет.
Элизабет-Энн чувствовала это.
Но прежде всего ей нужно найти жилье. Потом, когда она и дети будут устроены, она отправится завоевывать этот город.
2
Элизабет-Энн не думала о встрече с Людмилой Кошевалаевной Ромашковой, да и русская белоэмигрантка не предполагала, что встретится с ней. У них не было ничего общего, кроме городского дома на Грэмерси-Парк-Саут. Это их и объединило.
Элегантный пятиэтажный дом с бледным гранитным фасадом и изящными окнами первого этажа оставил Людмиле предусмотрительный адмирал Российского императорского флота, бежавший от большевиков с ней — любовницей, четырьмя царскими пасхальными яйцами работы Карла Фаберже и номерным многомиллионным счетом в швейцарском банке. Злодейка-судьба сразила адмирала кровоизлиянием в мозг прямо накануне свадьбы, долженствующей воплотить в жизнь обещание жениться на Людмиле, его неофициальной спутнице в течение семнадцати лет. Только после длительного и широко освещенного прессой сражения в суде с полными ненависти другими наследниками адмирала, а также со всей русской общиной она получила скромную компенсацию за все годы, посвященные любовнику. Людмиле достался только прекрасно обставленный городской дом, где они жили с адмиралом. Оставшись без гроша, она постепенно перестроила три верхних этажа так, что получились отдельные квартиры, сдаваемые ею тщательно подобранным жильцам.
— Кто там? — отозвался наконец раздраженный голос с явным акцентом после того, как Элизабет-Энн постучала в шестой раз.
— Я увидела снаружи табличку «Сдается квартира», — громко ответила миссис Хейл, стараясь перекричать истерический лай собак за дверью. — Мне бы хотелось посмотреть ее.
— Кто?
— Я хочу посмотреть квартиру! — Элизабет-Энн заговорила громче.
Пауза.
— Почему вы не сказали об этом раньше?
Раздалось клацание многочисленных задвижек, и дверь приоткрылась на длину предохранительной цепочки. Огромный серый глаз, театрально подведенный черным карандашом, оглядел ее с головы до ног.
— Это они вас послали?
— Они?
— Большевики!
Элизабет-Энн сдержала улыбку.
— Нет, я не большевичка.
— Хорошо.
Дверь с шумом захлопнулась, цепочка, звякнув, с грохотом упала, и Элизабет-Энн оказалась лицом к лицу с Людмилой Кошевалаевной Ромашковой.
Элизабет-Энн зачарованно смотрела на миниатюрную женщину, почувствовав мгновенно возникшую симпатию к незнакомке. Рост госпожи Ромашковой, должно быть, не превышал четырех футов и трех дюймов[2] вместе с высокими каблуками, но тем не менее она производила внушительное впечатление. Людмила держалась с врожденным достоинством, и ее осанка говорила о других, лучших временах. Даже экзотический акцент, хотя и довольно забавный, свидетельствовал о хорошем воспитании. Он так гармонировал с ледяными дворцами, коронами, усеянными бриллиантами, и мантиями, отороченными горностаем.
«Это личность, женщина с прошлым», — подумала Элизабет-Энн. Она и не знала, насколько оказалась близка к истине.
Хотя в то время, когда Элизабет-Энн встретилась с ней, чудесная жизнь Людмилы в России осталась далеко позади, но вы бы никогда этого не сказали, взглянув на нее. Людмила сохранила красоту и грацию, и привилегия ничего не делать сохранилась, но манера поведения изменилась. Ее фигура с тонкой талией и пышной грудью отлично смотрелась, но тонкое овальное лицо исчертили морщины, предательская паутина опутала когда-то безупречную кожу. Она одевалась так же, как когда-то в России, по петербургской моде тысяча девятьсот шестнадцатого года. Ее платья, быть может, и износились, их повредила моль, но это лишь подчеркивало их увядающую красоту. Людмила куталась в шали, окаймленные вышивкой, одевалась в царственную тяжелую парчу, больше подходящую для холодных русских зим, чем для умеренного климата Нью-Йорка. После смерти адмирала она никогда не снимала ожерелье работы Фаберже, присланное им на другой день после их знакомства: золотая цепочка с малахитовым яйцом, украшенным золотой филигранью.
Общее впечатление оказалось таковым, что Элизабет-Энн изумилась, но не испугалась.
— Ну? — спросила Людмила Ромашкова. — И чего вы ждете? Входите же, входите.
Элизабет-Энн посмотрела под ноги, опасаясь наступить на одну или нескольких из четырех мальтийских болонок, тявкавших у ее щиколоток.
— Все в порядке, — успокоила ее хозяйка. — Ребятки знают, что им надо убраться с дороги. Входите скорее.
