class="p">Глава 4
Глава 4
Николов резко поднимается. Я машинально подскакиваю вслед за ним – вот что значит армейская выучка, субординация аж в корку головного мозга зашита, действую на одних рефлексах.
Особист смотрит на меня, причём так, что под его взором я начинаю чувствовать себя не в своей тарелке. Видимо, их этому обучают.
- Господин штабс-ротмистр, - говорит он теперь уже официально, - я не имею права приказывать вам, поскольку вы раненный и не проходите по моему ведомству, но…
- Не утруждайте себя, ваше высокоблагородие (слава богу, теперь я знаю, как его титуловать!), - само собой вырывается из меня. – Можете всецело на меня рассчитывать.
Этот демон убил моего соседа по палате, второй жертвой был бы я. Надо обязательно найти гада и отомстить. Не в моих правилах давать врагу пощады и праздновать труса.
- Рад это слышать, - облегчённо вздыхает особист. – Признаюсь, под рукой у меня людей - раз-два и обчёлся.
- Сколько всего нас? – Я твёрд как никогда в этом «нас».
Неважно, что мир другой и это другая Россия. Русский солдат при любых обстоятельствах остаётся верен Родине и присяге. Я бил врага страны в Сирии, буду делать это и здесь.
- Со мной мой водитель – вольноопределяющийся Кузьмин да два казака конвоя – братья Лукашины, - поясняет особист.
- Нижний чин третьей сотни девятнадцатого Донского казачьего полка Тимофей Лукашин-старший, - вытягивается в струнку станичник.
- Лукашин-младший ждёт возле моего автомобиля, - добавляет Николов.
- У нас есть ещё немного времени? Может, среди выздоравливающих найдутся добровольцы? – с надеждой спрашиваю я.
- Смеётесь, ротмистр? Простого бойца на демона с собой не возьмёшь. Тут нужен человек со способностями, - немного непонятно говорит особист.
К моему удивлению такой специалист находится среди легкораненых, это матрос Жалдырин.
Каким ветром сюда занесло моремана, выяснять некогда, как и некогда разбираться, почему именно его выбрал Николов. Видимо, Жалдырин умеет что-то такое, что может пригодиться в нашей охоте.
Выдернутая с постели заспанная кастелянша выдаёт нам одежду – не в больничных же халатах отправляться на войнушку с демоном. Выясняется, что мой мундир забрал ординарец, чтобы заштопать, постирать и привести в порядок.
В итоге мне выдают чужой китель белого цвета, чужие синие галифе с лампасами, сапоги, портянки, ремень и фуражку.
- А вот это ваше, - протягивает мне кастелянша какую-то саблюку с перевязью.
Блин, я в последний раз шашкой махал ещё в детстве.
Не удержавшись, обнажаю клинок. Лезвие выглядит странным, будто отливает серебром. И при этом выглядит опасным, аж мороз по коже.
- Знатная шашка, вашбродь, заговорённая! – одобрительно хмыкает Тимофей.
- Откуда знаешь?
- Да как мне не знать?! – обижается тот. – Я ж характерник.
- Вот даже как, - хмыкаю я. – Твой брат, что – тоже характерник?
- Никак нет, Фёдор у нас оборотень. В медведя перевоплощается, - с гордостью за брата отвечает казак.
Ох, мама дорогая, куда ж я попал… Надеюсь, этот оборотень не грызёт всех, кто попадается под руку.
Видя смятение на моём лице, казак смеётся:
- Не волнуйтесь, вашбродь, Федя в любом обличье остаётся казаком!
- Ну-ну… - неопределённо протягиваю я.
Наскоро переодеваюсь, заодно получаю первую возможность посмотреть на нового себя в зеркале.
М-да… Кожа да кости.
Лишь маленький намёк на мускулатуру – кажется, ротмистр Гордеев не очень увлекался спортом. Очень худое лицо с ввалившимися щеками, большими глазами и тонкими усиками.
Нет, некоторым романтическим барышням такой «байроновский» типаж мужчин, нравится, но я бы предпочёл держать себя в хорошей физической форме и быть таким как прежде – кровь с молоком.
Вместе с Николовым выходим из госпиталя, там ждёт агрегат, лишь в общих чертах напоминающий автомобиль.
За рулём водила. На нём, как полагается, чёрная кожаная куртка, кожаный шлем и кожаные же краги. Глаза прячутся за огромными очками-консервами. Общую цветовую гамму портит неуставной светлый шарфик, обмотанный несколько раз вокруг шеи.
Брат близнец Тимофея Лукашина сидит верхом на лошади, за его спиной перекинута винтовка, в левой руке поводья от другого коня. Странно, что коняги от нашего оборотня не шарахаются… Или Тимофей пошутил?
Второе вряд ли, не до шуток сейчас.
При виде машины я мысленно крещусь. Наездник из меня так себе, а надежды на память нового тела – мало. Пока что оно не спешило приходить мне на помощь.
Прежде чем сесть в авто, Николов открывает бардачок, достаёт из него револьвер и подаёт мне, рукояткой вперёд.
- Все пули серебряные, ротмистр, - поясняет особист. – Постарайтесь впустую не тратить. Вы бы знали, как трудно выбивать их у интендантов!
Я киваю. Мне это хорошо знакомо по той жизни.
Особист пристраивается рядом с водителем, я сажусь сзади.
К моему огромному удивлению авто заводится и даже едет.
Катим по дороге с сумасшедшей скоростью в двадцать километров в час. По бокам скачут наши казачки. И я понимаю, почему не сзади – за машиной тянется огромный шлейф пыли и дыма: чадит наш чудо-агрегат не по-детски.
Внезапно Николов поворачивается ко мне:
- Простите мне моё любопытство, господин ротмистр, но не было ли в вашем роду , далматинцев, венгров или, на худой конец, румын или осетин?
Недоумённо пожимаю плечами.
- Да вроде господь миловал, чистокровный русак.
Сам не знаю, откуда берётся во мне эта уверенность.
- Странно, - задумчиво тянет особист.
- А чего тут странного?
- Ваша профессия, ротмистр. Вы - охотник за нечистью. У итальянцев это бенанданти, у далматинцев - Крестники, у венгров - Талтос, у румын - Калушари, у осетин – Буркудзаута.
- Ну… видимо как-то само собой проявилось, - не зная, что и ответить, произношу я. – Всякое в жизни возможно…
Николов качает головой, но к счастью тему не развивает.
- Тут остановитесь, вашскородь, - просит характерник. – До монастыря уже рукой подать. Теперь надо тишком добираться.
Особист подаёт знак шофёру, тот послушно тормозит и заглушает двигатель.
К моему удивлению, водитель не остаётся с авто, а идёт вместе с нами к монастырю.
Видя мой невысказанный вопрос, Николов поясняет:
- Как понимаете, у меня вся команда непростая. Вольноопределяющийся Кузьмин – вампир.
Я ошарашенно смотрю на шофёра, тот поднимает очки, закрывавшие половину лица, и теперь я вижу его неестественную бледность. Когда Кузьмин приподнял верхнюю губу,
