Татьяна опрокинула пустую чашку на блюдечко.
— Это дело мудреное, — промолвила она наконец со вздохом, — около пальца не обвертишь. Что умею — покажу, а многому я сама не учена. С Егорычем потолковать надо. Ведь он какой? Книжки всякие читает! — и все может сейчас как руками развести. — Тут она взглянула на Марианну, которая свертывала папироску… — И вот еще что, Марианна Викентьевна: извините меня, но коли вы, точно, опроститься желаете, так это уж вам придется бросить. — Она указала на папироску. — Потому в тех званиях, хоть бы вот в кухарках, этого не полагается: и вас сейчас всякий признает, что вы есть барышня. Да.
Марианна выбросила папироску за окно.
— Я курить не буду… от этого легко отвыкнуть. Простые женщины не курят: стало быть, и мне не след курить.
— Это вы верно сказали, Марианна Викентьевна. Мужской пол этим балует и у нас; а женский — нет. Так-то!.. Э! да вот и сам Василий Федотыч сюда жалует. Его это шаги. Вы его спросите: он вам сейчас все определит — лучшим манером.
И точно: за дверью раздался голос Соломина.
— Можно войти?
— Войдите, войдите! — закричала Марианна.
— Это у меня английская привычка, — сказал, входя, Соломин. — Ну каково вы себя чувствуете? Не заскучали еще пока? Я вижу, вы здесь чайничаете с Татьяной. Вы слушайте ее: она разумница… А ко мне сегодня мой хозяин приезжает… вот некстати! И обедать остается. Что делать! На то он хозяин.
— Что за человек? — спросил Нежданов, выходя из своего уголка.
— Ничего… Тряпки не сосет. Из новых. Вежлив очень — и рукавчики носит, — а глаз всюду запускает, не хуже старого. Сам шкурку дерет — и сам приговаривает: «Повернитесь-ка на этот бочок, сделайте одолжение; тут есть еще живое местечко… Надо его пообчистить!» Ну, да со мной он шелковый; я ему нужен! Только я пришел вам сказать, что уж сегодня вряд ли удастся нам свидеться. Обед вам принесут. А на двор не показывайтесь. Как вы думаете, Марианна, Сипягины будут вас отыскивать, за вами гнаться?
— Я думаю, что нет, — ответила Марианна.
— А я так уверен, что да, — сказал Нежданов.
— Ну, все равно, — продолжал Соломин, — надо быть осторожным на первых порах. Потом обойдется.
— Да; только вот что, — заметил Нежданов, — о моем местопребывании должен знать Маркелов; надо его известить.
— Зачем?
— Нельзя иначе; для нашего дела. Он должен всегда знать, где я. Слово дано. Да он не проболтает!
— Ну хорошо. Пошлем Павла.
— А платье мне будет готово? — спросил Нежданов.
— То есть костюм? — как же… как же. Тот же маскарад. Спасибо — недорого. Прощайте, отдохните. Татьяна, пойдем.
Марианна и Нежданов опять остались одни.
XXVIII
Сперва они опять крепко пожали друг другу руки; потом Марианна воскликнула: «Постой, я помогу тебе убрать твою комнату», — и начала выкладывать его вещи из саквояжа и мешка. Нежданов хотел было помочь ей; но она объявила, что все сделает одна. «Потому что надо привыкать служить». И действительно: сама развесила платье на гвоздики, которые нашла в ящике стола и вбила собственноручно в стену оборотной стороною щетки, за неимением молотка; уложила белье в старенький комодец, находившийся между окон.
— Что это? — спросила она вдруг, — револьвер? Он заряжен? На что он тебе?
— Он не заряжен… А впрочем, дай его сюда. Ты спрашиваешь: на что? Как же без револьвера в нашем-то звании?
Она засмеялась и продолжала свою работу, встряхивая каждую отдельную вещь и хлопая по ней ладонью; поставила даже две пары сапог под диван; а несколько книг, пачку бумаг и маленькую тетрадку со стихами расположила торжественно на трехногом угловом столе, назвав его письменным и рабочим, в противность другому, круглому, который назвала обеденным и чайным. Потом, взяв стихотворную тетрадь в обе руки, приподняв ее в уровень своего лица и глядя через ее край на Нежданова, она с улыбкой промолвила:
— Ведь мы все это перечтем вместе, в свободное от занятий время! А?
— Дай мне эту тетрадь! я ее сожгу! — воскликнул Нежданов. — Она другого не стоит!
— Зачем же ты ее взял с собою, коли так? Нет, нет, я тебе ее не дам на сожжение. А впрочем, говорят, сочинители только грозятся — и никогда своих вещей не жгут. Но я все-таки лучше унесу ее к себе!
Нежданов хотел протестовать, но Марианна выскочила в соседнюю комнату с тетрадью — и вернулась без нее.
Она подсела к Нежданову — и тотчас же встала.
— Ты у меня еще не был… в моей комнате. Хочешь посмотреть? Она не хуже твоей. Пойдем — я тебе покажу.
Нежданов тоже встал и последовал за Марианной. Комнатка ее, как она выразилась, была немного меньше его комнаты; но мебель в ней была как будто почище и поновей; на окне стояла хрустальная вазочка с цветами, а в углу железная кроватка.
— Видишь, какой он милый, Соломин, — воскликнула Марианна, — только не надо себя слишком нежить: такие квартиры нам не часто попадаться будут. А вот что я думаю; вот было бы хорошо: так устроиться, чтобы нам обоим, не расставаясь, на какое-нибудь место поступить! Трудно это будет, — прибавила она, погодя немного, — ну, там подумаем. Ведь все равно: в Петербург ты не вернешься?
— Что мне в Петербурге делать? В университет ходить да уроки давать? Это уж никуда не годится.
— Вот что Соломин скажет, — промолвила Марианна, — он лучше решит, как и что.
Они вернулись в первую комнату и опять сели друг подле друга. Похвалили Соломина, Татьяну, Павла; упомянули о Сипягине, о том, как прежняя жизнь вдруг так далеко от них ушла, словно туманом покрылась; потом опять пожали друг другу руки — обменялись радостными взглядами; потом поговорили о том, в какие слои должно стараться проникать и как им надо будет держаться, чтобы их не подозревали.
Нежданов уверял, что чем меньше об этом думать, чем проще себя держать, — тем лучше.
— Конечно! — воскликнула Марианна. — Ведь мы хотим опроститься, как говорит Татьяна.
— Я не в этом смысле, — начал было Нежданов. — Я хотел сказать, что не надо принуждать себя…
Марианна вдруг засмеялась.
— Я вспомнила, Алеша, как это я нас обоих назвала: опростелые!
Нежданов тоже посмеялся, повторил: «опростелые…» — а потом задумался.
И Марианна задумалась.
— Алеша! — промолвила она.
— Что?
— Мне кажется, нам обоим немного неловко. Молодые — des nouveaux maries, — пояснила она, — в первый день своего брачного путешествия должны чувствовать нечто подобное. Они счастливы… им очень хорошо — и немножко неловко.
Нежданов улыбнулся — принужденной улыбкой.
— Ты очень хорошо знаешь, Марианна, что мы не молодые — в твоем смысле.
Марианна поднялась с своего места и стала прямо перед Неждановым.
— Это от тебя зависит.
— Как?
— Алеша, ты знаешь, что когда ты мне скажешь как честный человек — а я тебе верю, потому что ты точно честный человек, — когда ты мне скажешь, что ты меня любишь той любовью… ну, той любовью, которая дает право на жизнь другого, — когда ты мне это скажешь, — я твоя.
Нежданов покраснел и отвернулся немного.
— Когда я тебе это скажу…
— Да, тогда! Но ведь ты сам видишь, ты мне теперь этого не говоришь… О да, Алеша, ты, точно, честный человек. Ну, и давай толковать о вещах более серьезных.
— Но ведь я люблю тебя, Марианна!
— Я в этом не сомневаюсь… и буду ждать. Постой, я еще не совсем привела в порядок твой письменный стол. Вот тут что-то завернуто, что-то жесткое…
Нежданов рванулся со стула.
— Оставь это, Марианна… Это… пожалуйста, оставь.
Марианна повернула к нему голову через плечо и с изумлением приподняла брови.
— Это — тайна? Секрет? У тебя есть секрет?
— Да… да, — промолвил Нежданов и, весь смущенный, прибавил — в виде объяснения: — Это… портрет.
Слово это вырвалось у него невольно. В бумажке, которую Марианна держала в руках, был действительно завернут ее портрет, данный Нежданову Маркеловым.
— Портрет? — произнесла она протяжным голосом… — Женский?
Она подала ему пакетец; но он неловко его взял, он чуть не выскользнул у него из рук — и раскрылся.
— Да это… мой портрет! — воскликнула Марианна с живостью… — Ну — свой-то портрет я имею право взять. — Она выхватила его у Нежданова.
— Это — ты нарисовал?
— Нет… не я.
— Кто же? Маркелов?
— Ты угадала… Он.
— Каким же образом он у тебя?
— Он мне подарил его.
— Когда?
Нежданов рассказал, когда и как. Пока он говорил, Марианна взглядывала то на него, то на портрет… и у обоих, у Нежданова и у ней, мелькнула одна и та же мысль в голове: «Если бы он был в этой комнате, он бы имел право потребовать…» Но ни Марианна, ни Нежданов не высказали громко своей мысли… быть может потому, что каждый из них почувствовал ее в другом.
