— И я.
Алейна кивнула. Прерывисто вздохнула и снова спрятала взгляд, отвернулась, медно-солнечно поблескивая косой. Туесок был полон на две трети, и руки ее сосредоточенно порхали туда-сюда, изредка подравнивая ровно уложенные ягоды.
— Я не из высокородных, — сказала она наконец. — Просто меня в детстве взяли в Янтарный Храм, чтобы учить. Мама Элинка у меня швея, а отец мой Бриньольф, охотник. Мы жили в бору, но на склоне белой горы, там, где сосны и ели переходят в березы. У лёдов всегда так, испокон веку мы, рыжие, живем в лесном королевстве, и муж всегда охотник, кто бы он ни был, а жена всегда швея. И сказки наши всегда про охотника и швею. Охотник подстрелил медведицу, а это заколдованная дева, он ее выходил и колдовство распалось. Она сшила из медвежьей шкуры куртку для него, из волос своих сплела оберег, он прошел весь лес и принес птицу-золотицу, она украсила перьями платье, и в золоте вышла к нему.
Алейна посмотрела в глаза Ричарда и побледнела, а кончики ушей покраснели, как ягоды сахры.
— Ты был мой охотник. Я была девочкой, когда смотрела на тебя в поисках сказки. Но ты не из сказки. Ты из жизни. Ты из другого леса, из лесорубных поселков Мэннивея, где ругань и дым, из степных рощиц Ничейной земли, где кочки да камни, да прячутся грабители и беглецы. Ты заражен мрачным лесом Холмов, где неслышно ходят древние тени, звенит и гудит сплетенная магия, где искажение обступает со всех сторон и проникает в тебя, как не прячься, как не старайся закрыться от него…
Ричард молчал, что-то теснилось в него в груди и не давало дышать. Сдвинутые к переносице брови, нахмуренный взгляд, он будто пытался не дать ее словам проникнуть в его сердце, будто хотел закрыться щитом от солнечных стрел правды, которые втыкались в него одна за другой. Но как не закрывайся, ее слова проникали в него.
— Я задержалась в девчонках, — сказала Алейна, гордо вскинув подбородок. — Хватит сидеть на берегу ручья и мечтать, глядя, как бежит и играет на солнце вода. Я далеко ушла от дома, поэтому, — голос ее дрогнул, — забираю обратно свои взгляды и свои слова. И улыбки, что тебе раздавала… без всякой меры. Забираю.
Туесок был почти полон, Ричард вдруг почувствовал, что в том месте внутри него, где весь день тянула непривычная пустота, теперь алеет сахра, лежащая одна к другой, чистыми и ладными рядами. Но Алейна закрыла ягоды крышкой и затянула сверху шнурком. Утерев лоб, она снова глянула рейнджеру в глаза, и там было виноватое, неловкое, но доброе, детское, но уже взрослое, улыбчивое и прощающее, грустное и решительное. Как же все это разобрать!
— Забираю обратно, и ты ничего мне не должен. Как и не был должен.
Посмотрев на него и не увидев попытки возразить, девчонка тряхнула головой, рпешительно развернулась и двинулась к дороге, к своим.
Ричард смотрел ей вслед, на стройные, не знающие устали ноги, на ее старательные руки, замершие, придерживая поясные сумы. На узкую спину и беззащитные плечи, плавный скат кожаной юбки поверх штанов. На медно-золотую косу-сокровище, которую она так берегла, которую так привольно, наверное, расплетать и заплетать, а еще намотать на руку и держать, ласково, но крепко, когда целуешь ее спелые губы, поднятые к твоим. Ричард смотрел на вплетенную в медь вышитую зеленую ленту, которую он купил ей в Богатке, на ярмарке месяца Цвета. Которую она не вспомнила снять и вернуть.
И все переворачивалось внутри, там, откуда он всю жизнь старательно выметал сорняки, где царили тишь да гладь, а после вчерашнего тянула холодная пустота. Если то были не сорняки? Те голые колючие ветки, если бы он дал им налиться силой, зазеленеть и расцвести, смогли бы они подарить полное сердце алых ягод?
Пригоршня сахры тяжелела в груди у Ричарда, ягоды не выросли там, но оказались внезапно, уложенные парой ее старательных, чутких рук. И все переворачивалось внутри, теперь, когда она уходила прочь, теряясь в зарослях и траве. Как та беспечная маленькая косуля бежала на зов матери, а он стоял, целясь в мелькающую в ветках гладкую спину, но так и не выстрелил, отпуская ее — потому что она была из светлой стороны леса, не стоило бить ее ради шкуры, мяса и жил.
И он отпускал Алейну, не позвал ее, не издал ни звука ей вслед, потому что так было правильно, для всех. В конце-концов, у меня есть долг, закрыл глаза Ричард, стараясь дышать, как его и учили, размеренно и глубоко. В конце-концов, я обыскал солдат Штайнера и ничего не нашел, чтобы они смогли сбежать.
Сбежать, Ганс, не пытаться завербовать или убить девчонку, а просто сбежать, тупой и упертый ты сукин сын, не понимающий, что реалии важнее установок. А я понимаю. Алейна дороже низкоранговых собратьев-церштурунгов, но как бы бесценна она не была, я должен оставаться на пути долга. Во славу Чистоты.
Ричард давно уже заметил бледно-серого ворона, замершего в гуще сосновых крон. Винсент не чурался лезть в дела собратьев и подслушивать их разговоры, просто чтобы быть в курсе. Маг не страдал чистотой морали, и Ричард его за это ценил, зная, что это пригодится в будущем; а пока изучал особенности серой магии, чтобы в нужный момент эффективнее преодолеть ее. И даже называл мага учителем, что тому очевидно льстило. Но Дик уже давно просчитал серого интригана, поэтому знал, что где-то в ветках сидит ворон. И сейчас он отвернулся, шепча так, чтобы ворону не было не видно и не слышно:
— Во славу Чистоты.
Старые, такие родные и значимые слова успокоили его. Когда вспоминаешь о великом и огромном, о том, чем живет и без чего гибнет мир, любые личные ценности уменьшаются в весе, отходят на второй план. Уже не так больно, что ты отпустил ее, и она ушла навсегда.
Рейнджер развернулся и двинулся вслед за жрицей, возвращаясь к… своим.
— Лес такой пустынный вокруг, — сказала Алейна, поежившись.
— Еще бы, — кивнул Винсент. — Кричавший собрал всех зверей и погубил большую часть из них.
— Их Сова погубила, — сжала губы рыжая. — Что за Хранитель такой, уничтожает все, что встает у нее на пути.
— Погубил их именно тот, кто кричал, — не согласился маг. — Нельзя переть на порождение нокса и тьмы, живого стража ночи. Низверг должен был понимать, чем все кончится: он глубоко под землей, в плену, дотянулся наружу малой частью силы. А Сова здесь во всей полноте права, все Холмы ее место силы. И, по-моему, она самый могущественный дух, которого мы видели. Хотя, конечно, много ли мы встречали духов… В общем, он или глупец, или сознательно пожертвовал зверьем. Там, где он мог только направлять животных, она может раскрыть портал в бездну. И что звери могут против бездны? Да и мы бы в ней, уверен, не выжили.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
