Физиологическая норма работы при навалке угля совковой лопатой составляет 120—140 тысяч килограммометров за смену. Рекордсмен, погрузивший пятьдесят тонн, выполнял, таким образом, работу вдвое большую. Каждые две секунды он должен был делать один бросок, производя примерно тридцать килограммометров. Из них, согласно слепковским расчетам, только шесть шло непосредственно на перенос угля. Остальное тратилось на перемещение туловища и лопаты, независимо от величины полезного груза. Гениальная идея Евгения Семеновича заключалась в том, чтобы поднять КПД процесса за счет увеличения емкости совка. По его прикидкам, оптимальная емкость составляет тридцать килограммов. С такой лопатой навальщик, сделав вчетверо меньше бросков, но произведя те же 140 тысяч килограммометров работы, должен был погрузить за смену восемьдесят тонн. Это при высоте броска в один метр. Если же опустить конвейер до полуметровой высоты, можно было погрузить уже сто двадцать тонн! У Евгения Семеновича просто дух захватило от перспектив. На всякий случай он сократил итоговый результат до ста тонн.
Это было дело. С такими лопатами он мог перекрыть рекорд треста в два с лишним раза, используя самых обыкновенных навальщиков. Утереть носы этим демагогам! Всю ночь, только теперь уже на кухне, он чертил набело чертеж драгоценной китайской тушью, пузырек которой хранил под замком в ящичке буфета. Совок новой лопаты получился в два с половиной раза больше, чем у обычной, рукоятка же осталась привычной длины, но была особым образом изогнута и снабжена дополнительной боковой ручкой, вроде как у косы.
Зощенко ухватил суть с лету, но, к некоторому огорчению Евгения Семеновича, особого восторга не выказал. Аккуратно подбирая слова, он выразился в том смысле, что с инженерной стороны идея, может, и неплохая, но есть опасность возникновения проблем совершенно иного рода.
– Какого еще рода? – проскрежетал Слепко.
– Да как вам сказать? Психологического. Работа лопатой – это особое искусство, традиция, знаете ли. Боюсь, люди вас не поймут.
– Ничего, объясним.
Отпустив Зощенко, он вызвал главного механика Яковлева и начальника мастерских Тепцова, без разговоров вручил им чертеж и приказал за два дня изготовить образец из лучшей легированной стали. Они вышли молча, но через неплотно прикрытую дверь Слепко услыхал, как Яковлев сказал Тепцову:
– Вот это так механизация! Такой лопатищей только чертей в пекле пужать.
«Дубина! – обозлился Евгений Семенович. – Навязали на мою голову».
Через три дня, лопату, отлакированную и отполированную, торжественно внесли в кабинет начальника шахты и повесили на специально забитый в стену костыль. Оставалось только ее испытать. Между тем по шахте поползли уже вражьи шепотки. Утверждалось, в частности, что начальник измыслил лопату агромадных размеров, которой должны работать четыре человека зараз, да только он и сам не знает, как бы это устроить. Некоторые пугались. Большинство же смеялись, заключая, что Слепко и раньше был дураком, а теперь, видимо, окончательно умом повредился. Доброжелатели исправно извещали Евгения Семеновича об этих подрывных разговорчиках. Срочно требовалось найти добровольца.
Сначала он вызвал того же Алимова. Тот, улыбаясь, повертел в заскорузлых ручищах удивительную лопату, поцокал языком и отказался наотрез.
– Красивый вещь, но нэ могу, извиняй, начальник.
– Почему не можешь, Муса? Попробуй, я же все тебе объяснил!
– Балшой очень, пузо лопнет, товарищи смеяться будут, нэ могу.
Слепко пытался спорить, но упрямый татарин рассвирепел, бросил в сердцах лопату на пол и ушел. Другой кандидат, Савченко, даже не взял ее в руки.
– Яка ни то чертяка тильки и подымет таку лопатищу, а чиловику ни можно, сгынешь ни за що! – сказал, как сплюнул, и ушел с ядовитой усмешечкой на небритой, морщинистой роже. Слепко перебрал одного за другим полтора десятка навальщиков. Одни смеялись, другие ругались, кое-кто обижался, но отказались все. Дело приняло неожиданный оборот: лавры великого рекордсмена никого, оказывается, не прельщали.
Тут как раз прошли общетрестовские соревнования. Алимов, орудуя самой обыкновенной лопатой, оторвал, как уже упоминалось, третье место, получил премию и наградные часы. Его портрет вывесили на городской Доске почета. Поспелов был приятно удивлен.
– Вот видите, значит, можете, когда захотите, – растроганно ворковал он на ухо Евгению Семеновичу, – а я, честно сказать, не ожидал от вас. Никак не ожидал.
Разговор происходил в президиуме торжественного заседания по поводу подведения итогов соревнования стахановцев. Слепко тут же подошел к Рубакину и похвастался, что в ближайшее время перекроет рекорд минимум в два раза.
– Ты чего, Женька, может, выпил лишку? – заботливо поинтересовался управляющий трестом.
– Никак нет, вообще не пил.
– Ну так не пори чепухи!
– А вот давайте поспорим. Я официально приглашаю вас и товарища Поспелова ко мне на шахту ровно через две недели. Сами тогда убедитесь!
– Ладно, Слепко. Посмотрим. Знаешь, слово не воробей…
Евгений Семенович понял, что опять глупо погорячился, но Рубикон был перейден. Он уже подумывал, не начать ли тренироваться самому, когда вспомнил, что его завхоз Муравлев работал прежде навальщиком.
– Паша, выручай, – взмолился он, – видишь, какое дело, хоть самому берись.
Муравлев согласился. Человек он был кряжистый, росту огромного и силы медвежьей. Попробовать решили в ту же ночь. В третью смену, то есть в десять часов вечера, один с хронометром, другой с новой лопатой, они отправились на Северный. Уголь лежал хорошо, компактной кучей, у самого выхода из штрека. Конвейерная линия была по возможности опущена, почва оказалась ровной, как на заказ. Завхоз поплевал на ладони, надел рукавицы, примерился и начал. Лопата легко вошла и хорошо заполнилась углем. Муравлев через колено поднял тридцатикилограммовый груз и с поворота вывалил его на ленту. Второй, третий раз… Дело, вроде, пошло. Слепко следил за правильностью темпа. Броски должны были чередоваться каждые пять-шесть секунд, не чаще. Первые пятьдесят лопат прошли просто замечательно. «Интуиция никогда меня не подводила», – самодовольно подумал Евгений Семенович. Но, уже через несколько минут лицо завхоза налилось кровью, дыхание стало прерывистым, броски следовали все реже. Перевернув сотую лопату, Муравлев вынужден был остановиться. Зрители заулюлюкали. Хотя никто никого не звал, вокруг, разумеется, собрался весь участок.
Прекраснейшая, на первый взгляд, идея, потерпела полное фиаско. Как оплеванные они поплелись восвояси, волоча за собой нелепую, огромную лопату. Если бы не идиотская похвальба в тресте, Слепко в тот момент просто выбросил бы ее к чертям собачьим и постарался поскорее забыть всю эту историю. У самой клети их нагнал навальщик Дебров.
– А ну-ка, гражданин начальник, дайте мне лопатку вашу, я тоже хочу ее испробовать.
С Дебровым у Евгения Семеновича имелись особые счеты. Он был главным действующим лицом в безобразной бузе, случившейся на шахте полгода назад. Самое поганое было не в том, что он тогда неслабо врезал Евгению Семеновичу по морде, а в том, что, наверняка будучи истинным заводилой, сумел свалить всю вину на хорошего парня, непонятно как вовлеченного в те события. Парень пропал, еще двоим бедолагам дали по десятке, а этот, получив почему-то всего год, уже через пару месяцев как ни в чем не бывало вернулся на шахту. Короче говоря, Евгению Семеновичу не хотелось даже смотреть в сторону Деброва. Чтобы отвязаться, он молча сунул ему злополучную лопату и скомандовал стволовому «подъем».
Ночью его разбудил телефон. Начальник Северного участка Скопцов оглушительно орал какую-то невнятицу. Слепко спросонок разобрал только фамилию «Дебров» и простонал:
– Чего ты с этим ко мне лезешь, милицию вызывай! – и бросил трубку.
Через несколько секунд, телефон зазвонил снова. Удивленный голос Скопцова спросил:
– Евгений Семеныч, а зачем милицию?
– Как зачем? Сдашь его туда, и чтобы духу его больше на шахте не было!
– Кого? Деброва сдать? За что?
– Ну, ты ж говоришь, что он… Ты только что сам орал мне про его дела!
– Рекорд он поставил! Сто тонн выдал! И хоть бы хны, похваляется, что и двести может!
– Как это, сто тонн? Ты чего порешь?
– Да так. Вашей этой лопатой.
– Новой лопатой? Черт! Сто тонн? Точно? Та-ак. Где он сейчас?
– Домой пошел.
– Ты это, Скопцов, постарайся, чтобы не напился он сегодня. Не знаю как, но… надо. Понимаешь?
– Все понятно, товарищ начальник, но только не думаю. Вроде на мели он сейчас.
Утром на Северном толпилась уже вся шахта. Все бурно обсуждали достоинства новой лопаты, высказывая разнообразные, порой весьма парадоксальные суждения. В центре всеобщего внимания красовался чернявый Дебров. Подошли Слепко, Зощенко, Яковлев, парторг Перфильев и прочие официальные лица. Начальники церемонно, за руку, перездоровались с наиболее уважаемыми рабочими. Наконец освободили место, включили конвейер, и Дебров начал. Уголь рывками, бросок за броском летел на рештак и уползал жирными черными кляксами из забоя. Слепко, вновь вооружившись хронометром, отсчитывал лопаты: тридцать, сорок, пятьдесят… Навальщик работал, не меняя ритма, его жилистое полуобнаженное тело качалось, сгибаясь и разгибаясь, как в танце. Похоже было, что он вовсе не потел и дышал без малейшего хрипа. Это было красиво, но из-за личной неприязни Евгений Семенович не чувствовал радости, только отстраненный, «инженерный» интерес. Отсчитано было сто лопат, потом – двести…
