«слово и дело государево». А я крикнул и прилюдно обвинил государева человека в измене. — Я Артемий Кондратьев, старший подьячий полицмейстерской канцелярии Санкт-Питербурха обвиняю тебя в тайном сговоре с воровскими атаманами Филиным и Галаней!
Тут моё несчастное горло не выдержало такого напряжения. Я засипел и закашлялся.
Поручик Маврикинский поспешил отдать приказ убрать Луку Мясоеда с глаз долой. Семёновцы схватили ошалевшего коменданта и уволокли в острог.
Мы вошли в канцелярию. Волынский тут же воцарился в кабинете коменданта и принялся гонять подьячих. Мне кое-как удалось отловить одного из них и заставить сбегать за цирюльником. Тот состриг мои лохмы и сбрил бороду. Я снова стал узнавать себя в зеркале. Конечно, моё лицо похудело, обветрилось, загорело, но это было моё лицо.
Тут в комнату вошёл поручик Маврикинский. Увидев меня, он замотал головой, словно настроившийся на драку горный козёл и сказал:
— Не могу поверить, Артемий Сергеевич, что это вы. Только что были жутким татем, а теперь совсем другой человек. Диву даюсь, как вы умеете менять внешность.
Я отправился на коломенку Матвея Ласточкина. Он и Иринка были там.
— Ну, вот и слава богу, жив, — увидев меня, сказала девушка.
А я только и смог вымолвить в ответ:
— Дайте мне что-нибудь поесть.
Иринка убежала и вернулась с котелком ещё не остывших щей. Заглушив двухдневный голод, я завалился на палубу на корме, положил под голову кафтан и тут же уснул.
Меня разбудил давешний караульный солдат.
— Его сиятельство зовут вас к себе, — сказал он.
— Кто? — не понял поначалу я.
— Волынский, — сказал Матвей Ласточкин.
— А-а-а.
Я поднялся.
— Пойдёмте со мной, Матвей Иванович, — сказал я. — Ваш совет будет не лишним.
Канцелярия к тому времени уже опустела. Подьячие разошлись по домам. Только в кабинете коменданта сидели Астраханский губернатор и поручик Маврикинский. У дверей стояли на часах два гвардейца. Когда мы появились, поручик говорил Волынскому:
— Убитых перевезли в монастырь. Их отпоют и похоронят как должно. Я поставил посты у всех дорог ведущих из Макарьева и Лыскова, а так же у пристаней, с приказом никого не выпускать без письменного разрешения.
— Ох, не сносить нам братцы голов, коли не вернём похищенного воровскими казаками, — простонал Волынский. — Государь церемониться не станет. Все будем висеть на дыбе вместе с Лукой Мясоедом.
— Верно, будем. И поделом нам дуракам, — буркнул поручик Маврикинский ёрзая на табуретке и не зная, куда приткнуть длинную шпагу.
— Воровские видать уже поделили добычу и разбежались, — продолжил причитать астраханский губернатор.
Ему ответил Матвей Ласточкин, который утроился в самом дальнем и тёмном углу кабинета.
— А вот и нет. Для начала они должны похоронить Галаню. А похороны такого знатного атамана у воровских казаков дело пышное и не скорое. Большую лодку убирают драгоценными тканями, кладут туда тело, а сверху насыпают злато и серебро. Затем эту лодку несут в тайное место и закапывают, не оставив на поверхности даже холмика и тщательно скрыв всё, что может выдать захоронение. После этого вся ватага три дня беспробудно пьёт и гуляет. Только потом начинается делёж добычи. Так что время ещё есть.
— Время то есть, а людей нет, — ответил ему поручик Маврикинский. — Чтобы штурмовать Шайтан-гору нужна целая армия. Артемий Сергеевич говорит, что это неприступная крепость. А у нас солдат раз два и обчёлся. Тридцать человек гарнизонных, да моих семёновцев столько же.
— Может послать гонца в Нижний, вернуть полк, который охраняет ярмарку, — предложил астраханский губернатор.
Макарьевскую ярмарку охранял от набегов воровских казаков полк солдат, который возвращался в Нижний Новгород, как только торги заканчивались.
— Не поспеем. Надо придумать что-то ещё, — ответил я.
— Нечего придумывать, — Маврикинский в сердцах саданул кулаком по столу, так что стоявшая там чернильница перевернулась и чернила пролились на зелёное сукно. — Нам негде взять солдат. Надо выступать с теми, что есть. И выступать немедленно.
— Это безумие! — воскликнул я. — А что потом!?
— На месте разберёмся.
Я подумал, что покойный сержант Гуляев был как нельзя более прав, когда говорил что храбрости у этого поручика больше чем ума.
— Лучше умереть с честью, чем жить с таким позором, — напыщенно добавил офицер.
А вот это уж совсем никуда не годилось. Пережить позор я был в состоянии. Не для того я прошёл за эти три месяца через воду огонь и медные трубы, чтобы сейчас славно погибнуть во славу государя и отечества.
И тут, очевидно, бог услышал мои молитвы. В канцелярию ворвался гарнизонный солдат и, задыхаясь, произнёс:
— Там калмыки, целое войско. Все вооружены до зубов. А во главе его вроде как наш. Говорит, что саратовский воевода.
Мы выбежали на улицу и увидели, как в свете заходящего солнца, по главной дороге опустевшей ярмарки, распугивая випивох, нашедших себе приют среди лавок, к нам приближается облако пыли. Во главе тысячи калмыков и сотни служилых казаков скакал стольник Бахметьев обвешанный таким количеством оружия, что я посочувствовал его коню.
— Ну вот, как всё славно получилось, — сказал Арсений Маврикинский. — Теперь у нас есть армия, чтобы штурмовать Шайтан-гору.
* * * *
Над высокой горой, возвышавшейся среди дремучего леса, где если и можно было встретить человека, то лучше было бы повстречать дикого зверя, вился тёмный дым от больших костров. Волки, бродившие вокруг, жадно принюхивались к запаху жарившегося на них мяса. Ватага разбойников пировала, празднуя самый удачный в своей жизни налёт. И хоть он стоил жизни больше чем половине их ватаги, зато кто выжил, после дележа добычи, становились сказочно богатыми.
Провиантом и выпивкой запасались в Хмелёвке. Уж чего-чего, а сивушников там было хоть отбавляй. Дело те своё знали. Гнали самогон на травках, от которого по утру башка не трещит, если конечно употребить его в меру. А уж про вино из смородины и черники даже говорить нечего. Привозили как-то василёвские купцы из-за моря дорогущее вино из Франции и Италии, так потом только плевались. Говорили, что в сравнении с местным, никуда это хвалёное иноземное пойло не годиться.
А чтобы к выпивке и закусь был что надо, бабы пекли из свежепомолотого зерна хлеб, мужики забивали скотину. Разбойники на деньги не скупились. Платили за всё не медяками, а серебром. Хмелёвцы богатели на глазах, особенно смазливые и не слишком стыдливые девки, которым давали за любовь столько, сколько их отцы не зарабатывали за всё лето, надрываясь в бурлацкой лямке.
Разбойники приплывали в село на больших лодках. Загружали их под завязку и уходили обратно вверх по реке. Хмелёвцы точно не знали кем были эти неразговорчивые мужики со злобным блеском в
