глазах, сорившие серебром направо и налево, однако догадывались, что народ это лихой, опасный и деньжата у них водятся неспроста.
Лодки возвращались на Шайтан-гору, где туши поросят и барашков ставили жариться на ко-страх, а хмельному питью ни кто не вёл счёт. Горланили песни, плясали под балалайку Еремейки, а когда упивались до одури, принимались палить в воздух из фузей и пистолей.
На пятый день этого непрерывного веселья, одна из провиантских лодок сильно припозднилась и прошла через протоку в озеро, когда уже почти стемнело. Однако с вершины горы её успели разглядеть, и на валу показался Кондрат Дубина.
— Эй валенки тобольские, где вас черти носят! — заорал он и его голос разнёсся среди почти совершенной лесной тишины тысячеголосым эхом. — Небось хмелёвских баб тискали!
Из лодки раздался громкий хохот, косвенно подтвердивший правоту воровского атамана.
— У нас уже в глотке горит и жрать, между прочим, тоже нечего! — последовал голос Еремейки, появившегося на валу следом за Кондратом Дубиной.
Лодка причалила к берегу. Дюжина человек, взвалив на плечи её груз, принялась подниматься по едва заметной тропинке. Через обрыв тут же перекинули мост. Вновь прибывшие перешли по нему и оказались на крепостном дворе.
Посреди него горели большие костры. Туши свиней и барашков тут же насадили на вертела и поставили жариться. С бочонков с самогоном и вином сняли крышки. Хлеб разложили на постеленной прямо на земле рогоже.
— Живём, братцы! — радостно заголосил кто-то из ушкуйников.
Воровской стан сразу ожил. Со всех сторон к еде и питью начали сползаться люди. Никто из них не обратил внимание на то, что впопыхах позабыли убрать мост, а вновь прибывшие стараются держаться в тени, чтобы нельзя было разглядеть их лиц. И никто и дальше бы не обратил на это внимание, если бы Еремейка не пристал к одному из них.
— Эй, Яшка! Чего не пьёшь!? Для хмелёвских девок бережёшься! — он подошёл ближе с двумя латунными кружками в руках. Вгляделся в лицо. Пробормотал, — Да ты и не Яшка вовсе. А где Яшка. И вообще ты кто та…
Фразу ему помешало закончить жало длинной шпаги, пронзившее горло карлика.
Кто-то заорал караул. Ряженные разбойниками семёновцы под предводительством поручика Маврикинского в мгновение ока ощетинились оружием и врезались в толпу казаков рубя и коля всех кто попадался им под руку. Застигнутые врасплох ушкуйники заметались по крепостному двору, хватая оружие и пытаясь отразить внезапную атаку.
Начавшаяся на Шайтан-горе заварушка послужила сигналом, находившемуся поблизости войску. Из леса выдвинулась тёмная масса всадников и стремительным потоком понеслась к мосту. Когда они достигли его, с той стороны выбежал один из ряженых разбойником солдат. Однако не успел он сделать и нескольких шагов, как ему в спину вонзился арбалетный болт и он, широко открыв рот в безмолвном крике боли, полетел вниз в пропасть.
Стрелок стоявший на валу, принялся перезаряжать арбалет, но меткий выстрел из штуцера, сделанный на скаку одним из служилых казаков воеводы Бахметьева, покончил с ним.
Это спасло второго выбежавшего на мост человека, поручика Маврикинского. Увидев всадников, он замахал руками и закричал:
— Да где ж вас, б…, черти носят! Быстрее! Они сейчас нас всех перебьют!
Калмыки и казаки спешились, так как мост был слишком узок и ненадёжен, чтобы по нему кто-нибудь решился скакать верхом. Калмыки на ходу вкладывали стрелы в длинные луки, а казаки взводили курки штуцеров и пистолетов.
— Давай, давай родимые, быстрее! — подбадривал их поручик Маврикинский.
Ещё несколько мгновений и участь разбойничьей крепости была бы решена. Но тут на развалинах воротной башни появился Кондрат Дубина. В руках он держал бочонок с порохом, в который был вставлен короткий дымящийся фитиль. Он размахнулся и швырнул его прямо в толпу штурмующих.
На короткое время ночь превратилась в день. Горящие обломки моста, вперемежку с людьми полетели в овраг. Поручик Маврикинский за мгновение до взрыва успел прыгнуть вниз. Он схватился за какой то выступ, но это только замедлило падение. Соскальзывая, он хватался за всё что придётся. Кричал от боли, раздирая руки и ноги. Я потерял его из вида, когда все горящие обломки моста оказались на дне оврага, и вокруг снова воцарилась темнота.
Так закончился первый штурм Шайтан-горы.
Воевода Бахметьев метал громы и молнии. Именно он придумал послать ряженых в лодке, когда настоящие ушкуйники случайно попали нам в руки.
— Теперь долгой осады не миновать, — сказал он мне.
Я печально пожал плечами, а воевода схватился за голову.
— Боже мой, если мы доложим в столицу, что месяц осаждали развалины крепости, защищаемые жалкой горсткой воровских казаков, государь сошлёт нас в Сибирь.
— Сибирь прекрасный край, на него клевещут, — флегматично ответил я, и мне показалось, что Бахметьев сейчас расплачется.
— Ну, придумайте что-нибудь, Артемий Сергеевич! Вы же светлая голова! — в сердцах воскликнул он.
— Не могу, — сказал я. — Я три ночи не спал. С ног валюсь. Пойду, вздремну немного, а там видно будет.
Калмыки и казаки уже принялись рубить дрова и разжигать костры. Я лёг возле одного из них, завернувшись в тёплое войлочное одеяло, и тут же уснул.
Утром меня разбудил грохот пушечного выстрела. Какой-то свирепо жужжащий жук пролетел прямо у меня под носом. Я вскочил и тут же осознал, что то был вовсе не жук. В соседнем дереве торчал ржавый гвоздь.
Воевода Бахметьев уже со всех ног бежал ко мне.
— Проклятье. Они где-то раздобыли пушку и теперь палят по нам всяческим железным ломом. Двух человек уже убило.
Перебегая от дерева к дереву, мы с воеводой оказались почти что у края оврага. На другой стороне, на валу, я увидел тот самый старинный единорог, который лежал на крепостном дворе. Его, очевидно, ночью откопали, вычистили и поставили на наскоро сработанный неуклюжий лафет.
Разбойники подняли на вал шесты с отрубленными головами погибших ночью солдат. В ответ семёновцы осыпали крепость градом пуль. Их поддержали казаки и калмыки, луки которых были ничуть не менее опасны, чем фузеи и штуцера. Завязалась нешуточная перестрелка, продолжавшаяся несколько часов.
В самый её разгар произошло настоящее чудо. Из оврага, покрытый грязью и кровью выполз поручик Маврикинский. Живой, хоть и сильно помятый. Одна рука его была сломана, на второй как мне показалось не осталось даже кусочка кожи. Ему промыли и перевязали раны, дали хлебнуть большую кружку водки, а сломанную руку заключили в лубки.
Несмотря на тяжёлые раны, поручик всё время рвался в бой. Поэтому его пришлось насильно спустить вниз, уложить в лодку и в сопровождении двух матросов с «Дианы» отправить в Макарьев.
