– И что будет?
– У вас все будет в полном порядке, – заверил Андрей.
– А у вас?
– A y меня все станет чуточку сложнее, но вас это уже никоим образом не касается.
Отец Михаил снова помолчал, разглаживая бороду.
– А если я обнародую заведомую ложь, которую только что от вас услышал?
– Тогда вы очень мне поможете. Не знаю, пойдет ли эта помощь на пользу или во вред, но без нее мне, признаться, придется туго. Возможно, очень туго.
– Вот сейчас вы не лжете, – сказал настоятель. – И с учетом того, что вы уже сделали, я, пожалуй, готов пойти на маленькую ложь во спасение. А знаете, что пришло мне в голову? Возможно, мое мнение ошибочно, но, слушая вас, я почему-то вдруг вспомнил стихи Корнея Чуковского…
– Вы? – изумился Липский. – Чуковского?!
– А по-вашему, монах – не человек и никогда не был ребенком? Именно Чуковского. Конкретно – «Тараканище».
– Эпохальное произведение, – хмыкнул Липский. – «Приносите ко мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю!» – зловещим голосом театрального злодея с подвыванием продекламировал он. – Стивен Кинг нервно курит.
– Мне вспомнилось другое место, – сказал отец-настоятель. Кто такой Стивен Кинг, он не спросил, и Андрею захотелось укоризненно погрозить ему пальцем: «Ай-ай-ай, отче, как не стыдно! Духовное лицо, а Стивена Кинга втихаря почитываете… Нехорошо!» Впрочем, вполне возможно, отец Михаил никогда даже не держал в руках романы «короля ужасов», а просто знал противника – если не в лицо, то хотя бы по имени. – В самом начале, где Корней Иванович описывает произведенный появлением Таракана эффект. Помните? «Волки от испуга скушали друг друга»…
– Гм, – неопределенно промычал Андрей. Разговор о детской литературе неожиданно принял далеко не невинный и весьма нежелательный оборот. Мало-помалу он начинал чувствовать себя в компании отца Михаила до крайности неуютно: проницательность этого бородача в запыленном понизу, увешанном парашютиками семян одуванчика подряснике заставляла усомниться в собственных умственных способностях, которые Андрей до этой минуты считал если не блестящими, то, как минимум, недурными.
– Схема не идеальная, – сообщил между тем отец Михаил, – надежностью тоже не блещет. Но это, по крайней мере, лучше, чем другая цитата из того же автора: «Подлетает к пауку, саблю вынимает и ему на всем скаку голову срубает…»
– «Муха-цокотуха», – сказал Андрей. – К этому пауку, пожалуй, подлетишь! Как подлетишь, так и отлетишь – целехонький, только немножечко мертвый.
– О том и речь, – кивнул настоятель. – Много их?
– Всего трое, – ответил Андрей, неожиданно для себя осознав, что уже напропалую выбалтывает то, о чем собирался молчать, как партизан на допросе в гестапо. Ай да отец-настоятель! – И все примерно одного калибра – такие, что на кривой козе не объедешь. Поэтому хочется сделать все в ритме вальса, на раз-два-три. И по возможности не принимая непосредственного участия в танцах.
– А вы…
– Не воин веры, – сказал Андрей. – Не Пересвет и не какой-нибудь там рыцарь-храмовник. Просто у меня с ними личные счеты. Плюс обещание, данное умирающему, у которого тоже были с ними счеты. Всего-навсего. Увы, но это так. Эти трое слишком многих убили, чтобы… В общем, что я вам объясняю! Вы не на необитаемом острове живете и знаете, конечно, что у российской Фемиды есть дурная привычка подглядывать из-под повязки и на основании увиденного решать, кого карать, а кого миловать.
Отец-настоятель задумался, привычно теребя бороду. Андрей тоже задумался – не о душе и даже не о своих не шибко веселых делах, а о том, до чего нелепа имеющая место быть ситуация: он, отъявленный безбожник, скептик и записной нигилист, до сего дня обходивший церковь десятой дорогой, стоит у монастырских ворот и наперебой с настоятелем святой обители декламирует стихи Корнея Чуковского, имея при этом в виду кое-что весьма далекое от детских сказок.
– Ладно, – сказал наконец отец Михаил, – зачтем это как исповедь. Грех, конечно, но братья как-нибудь отмолят. Ступай с миром, сын мой, отпускаю тебе твои прегрешения.
– Вот так штука, – слегка опешил Липский. – Не думал – не гадал… Так, может, индульгенцию выпишете?
– За индульгенцией иди к конкурентам, – сказал отец Михаил и тут же торопливо перекрестился: – Прости, Господи! Не вводи во грех, окаянный, – обратился он к Липскому, – не то не посмотрю, что совершил богоугодное дело, – махну разок десницей – с правой оно у меня, знаешь, ловчее получается, – попомнишь тогда Пересвета!
– Извините, – сказал Андрей. – Просто не думал, что все так просто… Вернее, знал, что просто, но почему-то думал, что не везде.
– Это с какой стороны поглядеть, – сказал настоятель. – Если присмотреться да задуматься, то не так-то оно и просто. Совсем непросто. И везде – даже там, где, как у вас говорят, все схвачено. Это, Андрей Юрьевич, вопрос веры. Для одного она – свет в окошке, для другого – пустой звук. Но это, как я уже говорил, ровно до тех пор, пока длится земная жизнь. А в жизни вечной все верующие – трудно ведь, согласитесь, не верить собственным ощущениям.
– Напугали, – подумав, признался Андрей.
– Это просто инерция сознания, – объявил монах. – Вообще-то, я хотел вас утешить и ободрить.
Четырьмя часами позже Андрей шел через привокзальную площадь маленького провинциального райцентра, намереваясь приобрести билет на ближайший поезд до Москвы. Несмотря на усталость, он, как ни странно, действительно чувствовал себя не только приободренным, но и утешенным – по крайней мере, частично. Это состояние лишь в малой степени можно было объяснить только что совершенным благим – или, как выразился отец Михаил, богоугодным – делом. Проанализировав свои ощущения и докопавшись до их первоисточника, Андрей сделал блистательный, вплотную граничащий с банальной кухонной философией вывод: как ни крути, а в религии что-то есть.
«Опиум для народа», – с чуточку натужной иронией подумал он и замер как вкопанный, услышав знакомую фамилию.
Ветер гонял над привокзальной площадью тополиный пух, желтовато-серый асфальт ощутимо пригревал ступни сквозь подошвы. На стоянке такси калились под солнцем целых четыре машины – потрепанные, пыльные, с набившимися под щетки «дворников» валиками сероватого пуха и с открытыми настежь для сквозняка дверцами. В одной из них работало радио. Передавали выпуск новостей. Чтобы придать своему стоянию посреди площади хотя бы видимость смысла, Андрей нарочито медленно вытащил из кармана висящего на сгибе локтя пиджака сигареты, так же медленно, обшарив все, сколько их было в костюме, карманы, нашел зажигалку и начал старательно ею чиркать, внимательно вслушиваясь в напористую скороговорку диктора и моля Бога, чтобы водитель не переключился на другую станцию.
«…Сегодня утром в лифте своего дома, – тараторил диктор. – Заместитель генерального прокурора был убит ударом ножа, поразившим печень. По данным судебно-медицинской экспертизы, смерть наступила мгновенно. Убийство произошло около девяти часов утра по московскому времени. По основной рабочей версии, озвученной представителями следственного комитета, оно носило заказной характер и, вероятнее всего, было связано с профессиональной деятельностью покойного. Напомним, что заместитель генерального прокурора России Владимир Винников был убит, когда возвращался домой из инспекционной поездки по исправительным учреждениям Поволжья. Органы следствия не исключают, что причиной убийства стала именно эта поездка, в ходе которой Винников мог выявить нарушения, которые кому-то очень хотелось бы скрыть. Однако, как подчеркнул глава пресс-службы генеральной…»
Радио замолчало и через мгновение разразилось звуками популярной эстрадной песенки – у скучавшего за рулем водителя наконец лопнуло терпение, и он переключился на другую волну. Впрочем, главное Андрей все-таки услышал – возможно, потому, что кто-то там, наверху, в свою очередь внял его горячей мольбе.
– Раз, – негромко произнес Андрей Липский, глубоко затянулся табачным дымом и по-прежнему неторопливо зашагал наискосок через заметаемую тополиным пухом площадь к приземистому кирпичному зданию вокзала.
Глава IV. Основной принцип социализма
1
Перебрав все возможные варианты, Андрей остановился на том, который представлялся наименее хлопотным. Схема, как точно подметил отец Михаил, была далека от совершенства, и по истечении полной рабочей недели, целых пяти томительно долгих дней, на протяжении которых ничего не происходило, стало ясно, что она дала какой-то сбой и в ней необходимо кое-что подправить.
Каркас высотного здания, что возводилось неподалеку от дома, в котором проживал депутат Госдумы Беглов, разумеется, охранялся, и Липскому пришлось тщательно, едва ли не по секундам, изучить график обходов. Полученные результаты показались ему весьма утешительными: промежутки между обходами были достаточно продолжительными, чтобы за это время на охраняемый объект успело проникнуть и занять огневые позиции до батальона мотопехоты.
