- А раньше... - с бесконечной горечью задумался Шурка и покраснел: Раньше мне даже было стыдно, что у меня есть подсознание - такие иногда мысли приходят...
От неожиданного звонка Сабуров с Аркашей снова вздрогнули (заболела кожа), а Шурка даже взлетел, и приземлился уже за дверью. "Это Суржик..." - Аркаша побледнел так, что засветились прежде малозаметные прыщи. Сабуров тоже побледнел и вышел на площадку. Пролетом ниже молодой человек с лицом и гривой павиана тащил Шурку вниз по лестнице, а тот, с перекошенной мордой, упирался изо всех сил. "Алло, товарищ!" - ошеломленно окликнул Сабуров, и молодой павиан выпустил Шурку. От внезапности тот едва не грохнулся навзничь, но, извернувшись, упал на руки, сантиметра не долетев головой до стены. Павиан насмешливо поклонился и, показав свой собачий профиль, "гуськом" стал спускаться по лестнице, а Шурка вскочил и взбежал наверх, подпрыгивая без малейших усилий, словно мячик.
Аркаша цепенел за дверью.
- Ты что, это же Суржик!.. Он вообще порепать может...
Шурка тоже был взволнован. Но не испуган.
- Ничего, я знаю, кто ему заплатил!..
- Взрослый парень - нашел ровню! - вырвалось у Сабурова.
- Он же за деньги, - извиняюще разъяснил Шурка.
- Ты завязывай с этими делами!.. - Аркашины прыщи по-прежнему светили из белизны, а голос прерывался. - Допрыгаешься, что вообще замочат!
Какие "эти дела" - спрашивать бесполезно.
- Думаешь, я жизнью дорожу? - с трагическим презрением скривил губы Шурка.
- Почему его не винтят, Суржика?!
- А говорят, Суржик сам мент. Козел, - козел прозвучало как название будничной профессии. - Правда, четыре дня назад сделали обыск, забрали баян и крючки.
- Шприц и иголки, - пояснил Аркаша для профанов.
Шурка озабоченно посмотрел на ладони - на одной сочилась ссадина, другая была просто грязная. Сабуров повел Шурку в ванную. Ободранную ладонь этот дикарь трогать не позволил ("И так заживет"), но просто грязную Сабуров долго отмывал, чтобы надоело и рассосалась пронзившая его жалость.
- Странно чужую руку мыть? - проницательно глянул на него Шурка. Интересно, как трупы моют? Наверно, из шланга? Кто их только соглашается мыть - все время же будешь помнить про смерть... Я бы и за миллиард не стал... а ты бы стал?.. Кристмаса мамаша мясником устроила - теперь по семьсот юксовых в месяц молотит. Но он все тратит на пласты и на кайф, поспешно оправдался перед Аркашей. - Теперь у нас всегда будет мясо! Только ехать далеко - аж на Социалистическую.
- Три часа на дорогу да ночь в канализационной трубе.
- Зато филе, грудинка, лопатка, седло, оковалок, голяшка, рулька...
- Зря стебетесь - у него очень ответственная работа!
Шурка с увлечением, как обо всем, что связано с риском и самостоятельностью, начал рассказывать о многосложной деятельности Кристмаса: на базе, только зазевайся, сразу втюхают гнили, костей, а то и целую тушу закосят - придется бомбить покупателей в два раза больше, а обэхээс...
Но, заметив на лицах слушателей одинаковое гадливое выражение, Шурка махнул рукой.
- А, бесполезно вам рассказывать... Давайте чайку?
В упоении сделал такой глоток, что едва не подавился, а потом икнул и критически прислушался:
- У нас в классе лучше всех рыгает Бобовский, особенно после школьных котлет с пепси-колой.
- Пощади, ради христа!
- Да ну тебя, как баба!
Телефонный звонок. Шурку. Как обычно, ни здравствуйте, ни до свидания.
- Угу. Угу. В кайф! Папа, я к Бобовскому!
Еще звонок. Эра Николаевна интересовалась болезнью Саши, - ведь целый месяц не был в школе бедняжка. Целый месяц, значит, врет...
Явилась Наталья под грузом картошки и капусты. Сабуров решил до выяснения ничего Наталье не говорить, но его разбирала злость, что она, избавленная от тревоги за Шурку, не испытывает к нему никакой благодарности за это, а - бледная с желтым и синим, с припудренными пятнами экземы (судьба пометила ее уже семипалой когтистой лапой), - лепечет все о службе:
- Меня Сережа провожал до троллейбуса - сумищи мои волок - и вдруг так серьезно-серьезно сказал: благодаря вам мы все эти годы прожили как будто в другом государстве.
"А я вот - в этом". Вдруг Сабуров вспомнил павиана, и внутри похолодело: до того зловещим показалось Шуркино отсутствие.Он едва удержал злой порыв рассказать обо всем раздражающе благодушной Наталье. А она проглотила свою таблетку - закинулась, как выражается Шурка - и, нежно распрощавшись, защемилась в комнате, зажав дверью изученную (измученную) газету.
- Когда только этого Суржика посадят, - безнадежно покачал головой Аркаша, и сабуровская тревога превратилась в нешуточный страх. Он позвонил Бобовскому - поздновато, но сейчас не до приличий. Бобовский Шурку сегодня не видел. Положив трубку (утратив последнего свидетеля), Сабуров вздрогнул: перед ним стоял Аркаша, глядя на него, как обреченный на обреченного. И немедленно откуда-то взялись силы натянуть поспешно маску ровной угрюмости и даже не схватиться за телефон как ужаленный, когда тот взорвался звоном (только болью по всей коже отдалось). Шурка еле слышно сообщил, что засиделся у товарища, а троллейбусы уже не ходят, но с самым первым же он немедленно прибудет.
Сабуров постарался перевести дух незаметно. Но осунувшийся Аркаша смотрел без облегчения.
Сабуров занимался тем, что разглядывал свои пальцы - чужие и такие маленькие, словно он смотрел на них с горы.
В седьмом часу появилась Наталья - измученная, опухшая, как будто сон был тягчайшей работой; идет, пошатываясь, в длинной рубахе - в самый раз взойти на костер (и пятна экземы готовыми ожогами алеют на утренней заре). Сабурова кольнула монотонность, с которой она произнесла: "Ты так и не ложился? Что же делать с твоим сном", - ставя на огонь кастрюлю для каши и убегая в туалет. А потом принялась перебегать от ванной к плите и обратно. Не польза, а стереотип: главная обязанность женщины - кормить мужиков (у прежних-то мужиков и в самом деле не было почти ничего, кроме желудка).
Сабурова все сильнее раздражало, что она не спрашивает о Шурке, и он, в последний миг подавив соблазн расцветить событие подраматичнее, сообщил ей:
- Александр так и не приходил, - и, слегка устыдившись, добавил: Звонил во втором часу. Остался у товарища ночевать.
- Шалопай, - мимоходом негодует она. - Пора наконец за него взяться, дождя, кажется, не будет - до того надоел!
Зато Аркаша, едва расклеив глаза, сразу же расширил их и спросил испуганно: "Этот пришел?"
Зато и Адольф Павлович тоже виделся будто с высокой горы. А если еще зажать уши, то голос его проступает сквозь ровный гул уютным визгом доброй и человечной циркулярной пилы. Когда от гула в сдавленных ушах головная боль приобретала новый оттенок, Сабуров давал им роздых и получал очередную порцию яда.
- Даже Черчилль сказал: Хрущев добился чуда - он заставил Россию ввозить хлеб. При Сталине-то хлеб вывозили!
- А сами с голоду подыхали, - это Люда.
- Хрущев же сам из кулаков - он и поклялся отомстить за свой класс.
- Мы пойдем другим путем, - как бы от имени Хрущева пробормотал Сабуров и, ускользнув от Людиного взгляда, погрузился в сладостный гул, прорезаемый милой честной циркуляркой.
- У капиталистов все направлено на прибыль! У них все время министров под суд отдают! А у нас никогда!
- И плохо, что не...
- А как они первый советский спутник грязью поливали!
Вот кто был действительно бессмертен. Сабуров лишь из подлой трусости цеплялся за этот мир, где хозяйничают Адольфы. Он не осмеливался даже на резкое движение, от которого гвоздь, торчащий в его сердце, наверняка разодрал бы его пополам.
Гвоздь отлично знал свое дело: он выскочил лишь тогда, когда Сабуров понял, что Шурка его обманул.
Шурка притащился через сутки еле живой и попытался улечься спать одетым. Аркаша бросился на него разъяренным зайцем:
- А ну покажи трубы!
Шурка попытался изобразить презрительный взгляд из-под закрывающихся век ("Под мента косишь?"), но с подчеркнутой медлительностью закатил рукав, и Сабуров, чувствуя ирреальность происходящего, увидел на раздвоенной вене у локтевого сгиба пять припухших воспаленных укусов какого-то ядовитого насекомого, автоматически отметив, что укусы образуют почти правильный пятиугольник: в детстве он многие часы провел в бесплодных усилиях нарисовать идеальным образом эту прекраснейшую в мире фигуру красную звезду, призывно распахнувшую руки для всемирного объятия.
Или распятия.
В ожидании чего-то окончательно ужасного Сабуров не заметил ни жесточайшей зимы, ни новой оттепели. Он перестал отчетливо различать сон и явь: увиденное во сне доставало тенью до следующей ночи. Тот день тоже начался под гнетом нового видения: он пытался выкроить лоскут кожи из послушного человеческого лица, спокойно подставляющего то лоб, то свежую щеку, то такой же свежий подбородок. Но кожа, чуть он протыкал ее ножницами, расползалась, а плоть под нею растекалась гноем. Он торопливо кромсал, соглашаясь на все более и более узкий островок, но в конце концов не оставалось ничего - а обкорнанная голова, истекая гноем, ждала, терпеливо моргая. Однако надо было что-то делать с тортом, который он испек - уже руки затекли держать его перед собой, шоколадный готический собор, - придется сдавать в пирожковую. Стол Колдунова, просторный, как стадион, был свободен, и Сабуров бережно опустил шоколадное чудо на его зеркальную поверхность. Рядом стоял колдуновский диван, тоже пугающе огромный (как всегда бывает во сне - все чувства, кроме удивления), а возле дивана - молодящаяся, буффонски вырядившаяся бабенка в ярко-зеленом платье с буфами во всех мыслимых и немыслимых местах, и Сабуров с неудовольствием вспомнил, что когда-то имел с нею интимные контакты на этом самом диване, и сейчас снова придется отрабатывать выданные авансы. Нужно хотя бы отвернуть лицо... И с такой не защищенной ни самолюбием, ни расчетливостью тоской воззвала душа: если бы это была Лида - прижаться бы и замереть... Но это и была Лида. Он недоверчиво посмотрел, на месте ли ее зуб, выказывавший легкое намерение сделаться пропеллером - зуб был на месте, очень крупный, закрученный буквально винтом, и он успокоился, и старался все теснее прижаться щекой к ее неудобной ключице, а она упорно отстраняла его, повторяя: "Но я должна тебе рассказать, я должна рассказать, рассказать", - и он со страхом увидел, что у нее искусанные губы. "Тебя изнасиловали?.." - догадался он и по охватившему его отчаянию понял, что это правда.
