кроме Вурц, естественно.
Тут Джек совершил ошибку – пожаловался Эмме на Люсинду Флеминг, ему надоело получать от нее по лицу хвостом, и вообще это несправедливо – начинает всегда она, а попадает только ему. А Эмме в данный момент очень хотелось, чтобы Джеку за что-нибудь попало.
– А-а, ну, дело ясное, Джек. Люсинда хочет, чтобы ты ее поцеловал.
– Правда? – ошарашенно спросил Джек.
– Она еще этого не осознает, но она однозначно хочет, Джек.
– Она больше меня, – сказал Джек.
– Это ничего, просто поцелуй ее – и она станет навечно твоей рабой.
– Зачем мне рабы, я не хочу!
– Ты еще этого не осознаешь, но я клянусь тебе, на самом деле ты хочешь, – сказала ему Эмма. – Ты только вообрази, что целуешь Вурц.
Судьба пробовала предостеречь Джека – но ее намек в виде обнаруженного в коробке для мела дохлого хомяка Гордона Френча мальчик пропустил мимо ушей. Он долго, очень долго не мог набраться храбрости и поцеловать Люсинду Флеминг – но одновременно не мог выкинуть эту идею из головы. Это и правда было непросто – вот она, сидит перед ним, размахивает вправо-влево хвостом, вот она, ее обнаженная шея, прямо перед глазами. И вот в один прекрасный день, когда мисс Вурц отвернулась к доске написать домашнее задание, Джек встал на цыпочки, перегнулся через парту, приподнял хвост Люсинды Флеминг и поцеловал ее в затылок.
Малыш никак не отреагировал – еще один намек судьбы, на сей раз не проигнорированный Джеком. И что это вообще за ерунду им рассказывали про Люсиндино «тихое бешенство»! Хорошенькое «тихое»! Пока Джек дергал Люсинду за хвост и притягивал ее к парте, она не издавала ни звука, но едва он ее поцеловал, поднялся такой шум, словно Люсинду укусил мстительный призрак дохлого хомяка Гордона Френча. Чего только Джеку не снилось, но мисс Вурц, в чем бы ни была одета, ни разу не реагировала на его поцелуи с такой безумной энергией.
Люсинда Флеминг покраснела как рак и заорала как резаная. Она упала в проход и принялась колотить ногами, руками и хвостом, словно ее заживо пожирали кровожадные крысы. Справиться с таким было не под силу мисс Вурц. Она, наверное, решила, что это разминка перед попыткой самоубийства.
– О бедная моя Люсинда, что тебя так расстроило? – вскричала в ужасе учительница; возможно, в реальности она произнесла какие-то иные слова, но можно поручиться, что они были такие же идиотские, – мисс Вурц, как никто другой, отличалась способностью произносить совершенно неуместные вещи.
Наверное, детям было просто любопытно, какую глупость она сморозит в следующий раз, поэтому-то они и шалили.
У мисс Вурц был талант выбирать из классической литературы лучшие фразы – они прекрасно ложились в ткань ее постановок, чаще всего она же сама их и зачитывала (роль «рассказчика» всегда оставалась за ней). Умение не изменило ей и в постановке «Разума и чувств», где Джек играл Элинор, – рассказчик голосом мисс Вурц охарактеризовал Джекова персонажа так: «Ее сердце было безупречно, нрав – добр, а чувства – сильны; и однако, она умела владеть собой – ее матери сей навык еще только предстояло приобрести, сестра же решительно отказывалась от самой мысли учиться этому искусству».
Увы, в следующем классе мисс Вурц решила дать Джеку роль невоздержанной Марианны, которую мальчик терпеть не мог. Сам-то он хотел играть назойливую мамашу миссис Дешвуд, однако мисс Вурц сказала, что Джек «мал еще» и не может играть мать троих детей. Возмутительное лицемерие – за год до того возраст Джека не мешал ему играть ни слепого Рочестера, ни давно-уже-не-деву Тэсс, ни Хестер с красной буквой «П» на груди, ни Анну, которая не нашла настоящего мужчину и легла под поезд.
Итак, мисс Вурц рассыпалась в прах, едва лишь происходило что-либо неожиданное, но даже в такие моменты ее голос звучал внушительно и серьезно, пусть произнесенные слова ясно свидетельствовали, что учительница ни черта не понимает, что стряслось. Это ее свойство не уставало повергать детей в замешательство.
И поэтому, когда Люсинда Флеминг ни с того ни с сего вытянулась между партами, как в столбняке, и принялась биться головой об пол, мисс Вурц обратилась к классу с таким вот вопросом:
– Кто из вас, о безмозглые чада, стал причиной мук и страданий несчастной Люсинды?
– Чего-чего? – сделав круглые глаза, спросила Морин Яп.
– Люсинда описалась! – вставила Каролина Френч.
В самом деле, вокруг Люсинды растекалась порядочная лужа, ее юбка потемнела. Двойняшки Френч стали стучать ногами по полу, пытаясь попасть в такт с бьющейся в конвульсиях Люсиндой, – получалось не слишком хорошо, этой ритм-секции явно требовались репетиции. Близнецы Бут вместо своих обычных сосательных звуков стали синхронно изображать, как их душат, – или, скорее, как они душат свое одеяло. Означенная какофония была куда адекватнее происходящему (Люсинда продолжала истекать мочой и колотить головой по полу), чем самые изысканные слова мисс Вурц.
– Дети, у Люсинды приступ, – сообщила детям, которые и без нее это прекрасно поняли, учительница. – Что бы нам такое сделать, чтобы ей стало лучше?
Джимми Бэкон, по обыкновению, застонал. Джек тоже хотел помочь, но как?
– Я просто ее поцеловал, – объяснил он.
– Что ты сделал? – спросила мисс Вурц.
– В шею, – добавил Джек.
Тут он заметил, как у Люсинды закатываются глаза и она начинает в унисон с сестрами Бут издавать звуки, словно ее душат; казалось, она отправляется в мир иной. Даже Роланд Симпсон – будущий ученик школы для трудных подростков, а впоследствии и заключенный – испугался и временно решил вести себя как полагается. Что же до Джимми Бэкона, то здесь нам остается только поблагодарить Бога, что в тот день он пришел в школу в обычной одежде, а не в простыне.
Каролина Френч сделала такое лицо, словно у нее в голове завелась сразу целая сотня хомяков. Тупицы Грант Портер и Джеймс Тернер, а с ними и Гордон Френч – что там, все мальчики в классе, включая Роланда Симпсона и Джимми Бэкона, – не скрывали своего
