- Я знаю об этом ничуть не больше вашего, - ответил тот, кого он спросил, - хотя скоро 30 лет, как я знаком с моим таинственным соседом. Только думаю, некоторым образом, что нынче вечером он открылся бы мне полностью, если бы не посторонний: рассказывая, он был в ударе, и я впервые видел его в таком предрасположении.
Старик вернулся. Охотник, после откровенного заявления, которое только что услышал, посчитал нескромным продолжать оставаться третьим в беседе двух друзей. Он поднялся и спросил старика, не соизволит ли он указать спальню, отведенную для него. Старик назвал ему соседнюю комнату. Более того, он проводил туда гостя.
Простая перегородка отделяла эту комнату от столовой; и, будто считая, что этого недостаточно, чтобы любопытство, как конь, ударилось в карьер, он, выходя, оставил дверь открытой. Охотник с ужасом убеждался, что не прозвучало бы, и он не услышал бы ни слова, в столовой, когда бы там оставался. Это было испытанием божьим. И однако, надо отдать справедливость охотнику, он делал все, что мог, чтобы заснуть и, следовательно, ничего не слышать; но он долго ворочался с боку на бок на диване, закрывал глаза, натягивал одеяло на голову, а сон, казалось, бежал от него с тем же упорством, с каким он его призывал; или, если сон, казалось, приходил на его призыв, то в этот кульминационный момент, когда мысли путаются, когда сквозь закрытые веки видишь пляшущих вокруг тебя духов с крыльями бабочек, мышь принималась грызть доску, паук – ткать свою паутину, собака - стучать хвостом по полу, и он полностью открывал глаза, и, против воли, обращался в сторону полуоткрытой двери, потому что через оставленный проем в спальню входил свет, и летели все звуки. Он подумал тогда, что его долг обратить внимание хозяина дома, что он вообще-то рядом и не спит. Он кашлял, отхаркивался, чихал. С каждым его шумовым эффектом разговор, действительно, прерывался, но возобновлялся тут же, как только охотник затихал. Он имел неосторожность не проявлять себя в течение пяти минут и попытаться отвлечь себя размышлениями о вещах, которые обыкновенно нарушают мысленное равновесие; но чаши весов оставались неподвижными, и равновесие в его мозгу стало, напротив, таким, что все стихло в его памяти и сердце, в нем и вокруг него, и он услышал первые слова истории, узнать которую ему так хотелось, а, услышав первые слова, он уже не имел силы отвернуть своего слуха от последних.
Вот эта история. Рассказывает ее старик; дадим же ему высказаться.
«Мне было 18 лет, и последние два года я служил прапорщиком Павловского полка. Полк размещался в большом казарменном здании, что и ныне стоит по другую сторону Марсова поля, против Летнего сада.
Император Павел I царствовал уже три года и жил в Красном дворце, строительство которого только что завершилось.
Как-то ночью, когда, не знаю, из-за какой проказы, в отлучке, о которой я просил, чтобы составить партию в карты с несколькими моими товарищами, мне было отказано, и, когда я оставался в спальне почти один из офицеров моего ранга, меня разбудил шепот, и чье-то дыхание касалось моего лица, потому что шептали мне на ухо:
- Дмитрий Александрович, проснитесь и следуйте за мной.
Я открыл глаза; передо мною был человек, который повторил мне, разбуженному, приглашение, сделанное мне, когда я еще пребывал во сне.
- Следовать за вами? - переспросил я. - И куда же?
-Я не могу вам этого сказать. Однако знайте, что это - по поручению императора.
Я задрожал. По поручению императора! Что может ему понадобиться от меня, бедного прапорщика, пусть сына из хорошей семьи, но во все времена слишком далекой от трона, чтобы мое имя было расслышано императором? Я припомнил мрачную русскую поговорку, что появилась в эпоху Ивана Грозного: «Рядом с царем - рядом со смертью». Между тем, раздумывать было некогда. Вскочил с кровати и оделся. Потом я внимательно вгляделся в человека, который только что меня разбудил. Хотя он весь был укутан в шубу, мне подумалось, что узнаю в нем бывшего раба из турок - брадобрея вначале и фаворита императора теперь. Впрочем, этот молчаливый экзамен длился недолго. Продолжать его, возможно, было небезопасно.
- Я готов, - сказал я через пять минут, держа перед собой, на всякий случай, шпагу.
Мое беспокойство усилилось, когда увидел, что мой провожатый вместо того, чтобы направиться к выходу из казармы, начал спускаться по винтовой лесенке в залы огромного здания. Он сам светил нам потайным фонарем. После многих поворотов и загибающихся переходов, я оказался перед дверью, совершенно мне неизвестной. За все время, пока шли, мы никого не встретили; говаривали, что здание пустое. Я уверовал, что отчетливо вижу шевеление одной-двух теней, но эти неуловимые, между прочим, тени исчезли или, скорее, растворились в темноте.
Дверь, в которую мы уткнулись, была железной; мой провожатый как-то особенно стукнул в нее, и она сама отворилась, но, очевидно, не без участия человека, который ожидал нас за ней. И точно, когда нас впустили, несмотря на мрак, я заметил кого-то, кто закрыл ее и последовал за нами. Переход, куда мы попали, по виду был подземным, шириной 7-8 футов, вырытым в грунте, влага которого просачивалась сквозь кирпичную кладку и покрывала боковые стенки.
Через пять сотен шагов подземный ход перекрывала решетка. Мой провожатый достал ключ из кармана, отпер решетку и запер ее за нами. Мы продолжали идти. Тогда я начал припоминать легенду о подземной галерее, связывающей Красный дворец с казармой гренадеров Павловского полка. Подумалось, что мы идем этой галереей и, поскольку мы шли от казармы, то должны прийти во дворец.
Пришли к двери, такой же, как в том конце. Мой провожатый так же стукнул в нее, как в ту, первую, и она так же открылась, то есть при участии человека, который за ней ожидал условного стука. Мы оказались перед лестницей и поднялись по ее ступеням; она вела к передней апартаментов невысокого разряда, но по атмосфере которых можно было понять, что мы вошли в дом, согретый заботой. И вскоре этот дом обретает пропорции дворца. После этого, все мои сомнения pacceялиcь: меня вели к императору, императору, который послал за мной, за ничтожным и запрятанным в последние ряды гвардии. Я отлично помнил того молодого прапорщика, которого он встретил на улице, посадил позади себя в экипаже, и который меньше, чем за четверть часа, был возведен последовательно в звание лейтенанта, капитана, майора, полковника и генерала. Но я не мог надеяться, что он послал за мной, с той же самой целью.
Что бы там ни было, мы подошли к последней двери, перед которой взад-вперед расхаживал часовой. Мой провожатый положил руку мне на плечо, говоря:
- Держитесь молодцом, вы сейчас предстанете перед императором!
Он шепнул слово часовому. Тот посторонился. Провожатый открыл дверь, насколько мне показалось, не ключом от замка, а неким секретным способом.
Человек маленького роста, одетый по-прусски - в сапогах до половины бедра, верхней одежде до шпор и гигантской треуголке, хотя и в своей спальне, - и в парадную форму, хотя была полночь, повернулся к открытой двери. В нем я узнал императора. Это было нетрудно: он нам устраивал смотры все дни подряд. Я вспомнил, что накануне во время смотра его взгляд задержался на мне; он велел выйти из строя моему капитану, совсем тихо задал ему несколько вопросов, глядя на меня, затем заговорил с офицером свиты таким тоном, каким отдают исчерпывающие и окончательные приказы. Все это снова усилило чувство моей тревоги.
- Sire, - cказал мой провожатый, склоняяcь, - вот молодой прапорщик, с кем вы изъявили желание говорить.
Император подошел ко мне и, так как был совсем мал ростом, приподнялся на носки, чтобы меня разглядеть. Несомненно, он узнал во мне того, к кому у него было дело, ибо одобрительно кивнул головой и, крутнувшись, как по команде «Кругом!», сказал:
- Идите!
Мой провожатый поклонился, вышел и оставил меня одного с императором. Заявляю вам, что мне это так же понравилось, как если бы я оказался в железной клетке наедине со львом. Сначала, вроде бы император не обращал на меня никакого внимания; ходил туда и обратно крупным шагом, останавливаясь у окна, остекленного одинарно, открывая, чтобы подышать, и закрывая после этого раму, возвращаясь к столу, на котором лежала табакерка, и беря из нее щепоть табаку. Речь идет об окне его спальни, где потом его убили, которое, говорят, остается закрытым со времени его смерти.
У меня была возможность окинуть взглядом обстановку, всю мебель, каждое кресло, каждый стул. Возле одного из окон стояло поворотное бюро. На нем лежал развернутый лист бумаги.
Наконец, император как бы заметил мое присутствие и подошел ко мне. Его лицо казалось искаженным яростью; однако его подергивал лишь нервный тик. Он остановился передо мной.
