На половине пути Уткин начал постанывать.
— Ничего, потерпеть надо, — сказал Павел. Голос у него дрожал, потому что машина подскакивала на выбоинах.
Уткин промолчал. Привыкнув к темноте, Павел видел, какое у него серое, перекошенное от боли лицо.
Минут через тридцать грузовик затормозил перед зданием областного управления КГБ.
Шофер помог Уткину спуститься на тротуар. Павел, поставив пистолет на предохранитель, спрыгнул, сказал шоферу:
— Спасибо, старина. От лица службы.
— Всегда пожалуйста! В следующий раз можно в кабине. — Шофер был веселый парень.
— А что ты там про кость говорил? — спросил Павел, как будто придавал этому вопросу важное значение.
— Да стихи есть такие. В журнале где-то читал. Не помню автора.
— А что за стихи?
— Ну, значит, так: приходил гость, проглотил кость — больше не ходит в гости, переваривает кость на погосте.
— Тоже красиво, — одобрил Павел, кивавший в такт стихам головою. И шепнул шоферу на ухо: — Только про гостя ты уж ребятам не рассказывай, ладно?
Шофер подмигнул ему.
— Разобрались. Съел язык! — Видно, глагол «разбираться» был опорным в лексиконе водителя.
— И ей скажи.
— Об-бязательно.
— Ну, тогда еще раз спасибо. Тебя как зовут?
— Саша. Александр Потапов.
— Будь здоров, Александр Потапов.
Еще через десять минут в управление явился старший лейтенант Антонов, вызвал машину, и они вдвоем повезли Уткина в городскую больницу.
Сделали и проявили снимки. Посмотрев их, хирурги посовещались, положили полусонного пациента на стол, упаковали его руку в нечто, состоящее из деревянных планок, проволочных сеток и бинтов и объявили, что раненый теперь вполне транспортабелен.
И лишь когда Уткин был приведен в порядок, Павел попросил хирургов посмотреть его плечо.
Хирург возмутился:
— Что же вы до сих пор молчали?!
— Да у меня пустяк.
Ему предложили раздеться до пояса и на левом плече увидели длинную узкую ссадину, которая совсем не кровоточила. Было такое впечатление, что Павел прислонился голой кожей к раскаленной струне.
— Чем это вас? — спросил хирург.
Павел достал из кармана пиджака пистолет-зажигалку с дульным отверстием, в которое могла войти только игла.
— Вот из этой штучки.
Хирург вздохнул, промыл царапину, смазал марлевую салфетку белой мазью, наложил ее на рану и заклеил пластырем. Затем, как ни отнекивался Павел, ему сделали антигангренозную и антистолбнячную инъекции и велели повторить антистолбнячную еще трижды в течение суток, как и Уткину. С тем и покинули больницу Павел, Уткин и Антонов.
Из кабинета Антонова Павел позвонил в Москву, Маркову, доложил о происшедшем. Выслушав, полковник помолчал немного и не очень-то одобрительно сказал:
— Молодец. — Еще помолчал и добавил: — Дуэлянт. Зачем до стрельбы доводил?
— Так ведь, Владимир Гаврилович, думал как лучше... — Но Марков перебил его:
— Ладно, обсудим на месте, когда доставишь сюда. Валуеву возьмите. Насчет остального — соображай сам.
— Слушаюсь, Владимир Гаврилович.
— Самолет будет у вас в восемь утра.
— Есть.
...Домну Поликарповну арестовал старший лейтенант Антонов, предварительно получив ордер на арест и обыск квартиры, для чего пришлось будить прокурора и везти его в прокуратуру, показывать ему заведенное на Валуеву дело. Арест она приняла спокойно, словно давно ждала этого.
Пока Антонов занимался своими делами, Павел попытался допросить Уткина, но безуспешно.
— Отстань, ничего я тебе не скажу, — заявил Уткин вялым голосом. Он все еще был как оглушенный.
Павел не испытывал удовлетворения от того, что свершилось. Наоборот, его донимала досада.
Конечно, он мог и не доводить до обмена выстрелами, если бы раньше, до поездки на 23-й километр, сумел понять, что Уткин его раскрыл. Но он этого не понял, не уловил момента. И в этом состояла его единственная, но очень большая ошибка, которую он себе никогда не простит, если даже простят старшие товарищи по работе.
Глядя на полусонного Уткина, сидевшего в старом, продавленном кожаном кресле, Павел так и эдак перебирал часы и минуты своего короткого пребывания в роли Бузулукова и, восстанавливая в памяти детали разговоров и поведения, старался угадать, где именно он промазал. Но как ни вертел, ничего такого, что могло бы послужить для Уткина безусловным, бесспорным свидетельством подмены, Павел ни в своих словах, ни в поступках не обнаружил.
Решив не ломать понапрасну голову, так как об этом лучше будет поразмыслить вместе с полковником и генералом, Павел предался вообще-то несвойственным ему рассуждениям в сослагательном наклонении — рассуждениям, которые начинались с «если бы». Если бы да кабы...
Планируя комбинацию «под Бузулукова», они исходили из того, что цепь не прерывается на Уткине, и рассчитывали размотать ее до конечного звена. И если бы Уткин не обнаружил подмены, как знать, куда бы привел след...
Да, но если Уткин — конечное звено? Тогда беда не так уж велика — при том условии, что он даст правдивые показания и раскроет цель своего пребывания в Советском Союзе...
Это могло бы продолжаться без конца, но тут в кабинет вошел старший лейтенант Антонов. Павел увидел у него в одной руке пластиковый пакет и черный портфель, а в другой — «Спидолу». Антонов аккуратно положил все это на стол. Уткин, казалось, не проявил к собственным вещам никакого интереса.
Павел посмотрел на часы — было начало третьего. В четыре надо сделать антистолбнячный укол Уткину — таково предписание хирургов. Да и самому Павлу не отвертеться, хотя он терпеть не мог шприца...
— Валуеву привез? — спросил Павел.
— В камере.
— Вещички смотрел? — Павел кивнул на принесенное Антоновым.
В портфеле двадцать тысяч. Я нашел их в диванном матраце. Транзистор подозрительный. Обычная «Спидола» не такая тяжелая, — аккуратно, по порядку выкладывал Антонов. — В пакете батарейки.
Павел взглянул на безучастного Уткина и сказал, раскрывая пакет:
— И зачем столько батареек? Они же садятся, стареют. — В пакете лежало полтора десятка сухих батареек «элемента 373», в точности такие же, как изъятые у Бузулукова. Только на тех бумажная обертка сине-желтая, а на этих — зелено-малиновая. Павлу было известно, что и в магазинах продают эти элементы в обертках различных цветосочетаний.
Уткин на это замечание не прореагировал. Павел подавил зевок, сказал Антонову:
— Слушай, не мешало бы поспать часок-другой.
— Ты располагайся, вон диван. А его я в камере устрою, там удобно.
Павел шепнул, скосясь на дремавшего Уткина:
— Его одного оставлять нельзя.
— Само собой. Я при нем буду.
