— Какое число?
— Двадцать первое октября, — ответил Павел.
Кажется, Уткин узнал его голос — он повернул голову.
— Значит, с возвращением? — сказал Павел. — Издалека вернулись, издалека.
Павел больше, чем кто бы то ни было, желал этого возвращения. И был искренне рад. Кроме всего прочего, его ведь тоже неотступно преследовал вопрос: где он оступился? Как Уткин сумел раскрыть его?
Скорее по какому-то наитию, чем с расчетом, Павел сказал то, что думал:
— А ведь нас с тобой одно и то же мучает — на чем попался?
— Ну-у? — едва шевельнув повернутыми белым налетом губами, произнес в ответ Уткин.
— Я скажу, но в обмен ты тоже должен мне кое-что объяснить. Как говорится, баш на баш. Идет?
— Посмотрим.
Павел решил, что полезнее будет немного потянуть, поиграть, чтобы заинтриговать и расшевелить собеседника.
— Твои хозяева выдали паспорт на несуществующую серию. Так что благодари их.
Уткин повернул голову, посмотрел на Павла, как тому показалось, с состраданием. И голос звучал растерянно:
— Нн-е-е может быть... Меня заверили... Имант, Себастьян... Нет, нет, не может быть... — Уткин закрыл глаза.
Он мог предположить все, что угодно, только не это. Выходит, из-за чьей-то небрежности его послали сюда с грубой липой и тем самым заранее обрекли на провал! А теперь он должен расплачиваться жизнью?
Впервые за две недели Павел видел на лице Уткина осмысленное выражение. Не требовалось особой проницательности, чтобы прочесть на нем озлобление и досаду. Павел не мог определить лишь одного: к кому они относятся?
— Значит, не та серия... — наконец сказал Уткин. Хрипотца пропала, голос его окреп. Он открыл глаза.
— Не только это, — словно спеша оправдать свою ложь (которая во благо), сказал Павел. — Есть и другой, более важный фактор, который действует постоянно.
— Именно?
— Люди, советские люди.
— Дай пить, — попросил Уткин.
Павел налил воды из графина, поднес стакан к пересохшим губам Уткина.
Утолив жажду, тот долго лежал молча, наконец медленно произнес:
— Значит, сосед... Так я и думал... Значит, правильно...
— Конечно, ты прав, что ищешь причину провала. Я тоже вот мучаюсь, на чем попался.
— Сравнил!
— Но, может, ты скажешь? Уговор дороже денег.
— Подумай сам.
— Да уж думал. Ничего не придумал. Может, две точки на фотокарточке?
— Нет.
— Так что же?
Уткин ответил не сразу, словно набирался сил. И действительно, он за две недели так ослаб, что каждое слово давалось ему с трудом. Помолчав, он произнес целую речь:
— Мы говорили: Пирсон — большой мастер фотографии. Бузулукова он должен был снять так, чтобы зрачок левого глаза, угол рта и уголок воротничка у рубашки находились строго на одной вертикальной линии. Об этом меня предупредили. Я тогда хотел выйти на кухню с твоим паспортом, приложить к карточке что-нибудь вместо линейки. Газету, спичку... Но и так было видно, что условие не соблюдено... Проверь сам — убедишься...
— Неплохо придумано. Но сейчас не это главное. Теперь надо думать не о прошлом, а о настоящем, о своей судьбе.
— А это значит — рассказать все чистосердечно. Не так ли? — перебил его Уткин с едва заметной усмешкой.
— Допустим.
— Многого захотели.
— Ты прав. Но на тебе и висит много. И ты же русский. Или это уже ничего для тебя не значит?
— Не трать порох. Я знаю наперед все, что ты можешь мне сказать.
— Допустим. Но тогда ты должен понимать и то, что твоя судьба зависит от тебя самого.
— Очистить свою совесть и тем облегчить свою участь?
— Совершенно верно.
Уткин отвернулся к стене.
— Сейчас уже, пожалуй, не облегчишь.
Он вновь закрыл глаза и облизал пересохшие губы.
— Ты, наверное, знаешь законы. И тем не менее все зависит от тебя. Только от тебя, — повторил Павел.
— Дай воды, — снова попросил Уткин.
Павел напоил его. Уткин сказал:
— Устал я... Приходи завтра...
После этого разговора в состоянии и поведении больного произошла существенная перемена. Он заметно оживился, стал общительным и больше не отмалчивался при врачебных обходах. Вскоре Павлу удалось установить с ним прочный контакт. Беседы между ними были хотя и короткими, но довольно частыми, и беседы эти оставляли в душе Уткина след.
Вскоре он быстро пошел на поправку, а когда стал чувствовать себя хорошо, его перевели в тюремный лазарет. Терпение Павла было, как говорят в таких случаях, вознаграждено. На следствии Уткин сказал все...
Л. ТАМАЕВ
СТАРЫЕ РАНЫ
Глава первая
В конце июля 1954 года подполковник Николай Васильевич Дружинин, получив очередной отпуск, ехал из Москвы в гости к другу, жившему в Белоруссии, в районном городке близ большого живописного озера. Друг приглашал его с семьей если не на все лето, то хотя бы на месяц отпуска, но заболела мать жены Дружинина, и ему пришлось поехать одному, и всего на неделю.
Впрочем, для него, заядлого охотника, это была не просто неделя. Это были первые, самые раздольные семь зорь охотничьего сезона.
К поездке на знаменитое дикой красотой и охотой лесное озеро Николай Васильевич начал готовиться задолго до отпуска. Готовился обстоятельно, с чувством, не торопясь. И спроси кто-нибудь, что больше волнует его и радует: сама охота или подготовка к ней, он, пожалуй, не смог бы определенно ответить.
В дверь постучали. Металлически щелкнул большой никелированный замок — в купе вошла проводница в берете, за нею два новых пассажира. Один, болезненного вида, сразу полез на верхнюю полку и молча лег там, положив под голову сложенный плащ. Другой, шумный, что-то рассказывал проводнице, громко смеялся. Был он среднего роста, широк в плечах и груди, с полным, несколько грубоватым лицом. На вид ему можно было дать лет сорок, если бы не совершенно седые волосы, густая прядь которых свисала на загорелый лоб.
— Будем знакомы, — с бесцеремонной приветливостью протянул он руку Дружинину, как только проводница вышла из купе. — Воронец, Иван Тимофеевич.
И они как-то сразу разговорились, хотя вообще Дружинин с людьми быстро сходиться не умел. Кивнув на окно, за которым мелькал освещенный солнцем лес, он задумчиво сказал:
— В этих местах, немного южнее, довелось наступать...
— В сорок четвертом?
— Да. Был ранен под Глинском.
— Под Глинском? — переспросил Воронец и, помолчав, добавил: — Это мой родной город.
— Вот как! Домой едете?
— В Глинск-то? — Воронец вдруг помрачнел. — Нет, я там теперь не живу...
Из дальнейшего разговора Дружинин узнал, что его попутчик живет в Минске, по профессии шофер, работает на автозаводе по снабжению, в настоящее время в отпуске, возвращается из Лосихи — районного центра, где наводил справки об одном человеке.
