Кодекс не религиозная доктрина? А что скажете про Консорциум и его культ серебра?! Из Базара короля Непера получится отличный собор. А как насчет тех, кто завороженно глядят на высокие башни? Я на каждом углу вижу, как они молятся. А те, кто поклоняются пиву, вину и блуду?
Мы верно служим нашим богам! Мы находимся в церкви прямо сейчас! Поднимите свои кружки!
Подслушано в одной из таверн Аракса
Большую часть дня я смотрел на коровью кровь, которая украсила невзрачную стену моей камеры. Засохнув, кровь превратилась в жуткие бурые лужи. И все это время в моей голове крутилось одно слово.
Дар.
Так сказал не я, а Хафор и Башт. Меня слегка задевало, что они говорили про долг. С тем же успехом они могли назвать даром метлу, а затем попросить меня подметать улицы Аракса.
– Дар.
Я произнес это слово вслух, чтобы ощутить заключенное в нем безумие. Почему-то оно оказалось горьким и заставило мой призрачный желудок сжаться. Если корова не соврала, значит, мертвые боги всего лишь пытались спастись – точнее, накормить самих себя. Они – не друзья мне, и я не хотел брать на себя их долг.
Но вот беда: я не представлял себе, как именно извлечь пользу из так называемого дара. В прошлый раз я убил человека. Я сильно надеялся, что вселение может работать без убийства. Ведь если это не так, значит, это вообще не дар, и тогда пусть все боги идут в задницу.
Я взвесил все преимущества, которые даст мне побег, а затем все недостатки, связанные с пребыванием в лапах Темсы. Было ясно одно: долго здесь находиться нельзя. Темсе я доверял еще меньше, чем Культу. Наиболее вероятный способ вырваться из этой передряги был связан со вдовой. Хорикс – моя хозяйка, нравится мне это или нет.
Стиснув зубы, я широким шагом направился к двери. Да, я сделаю еще один шаг в направлении тьмы, но какая разница, если это подарит мне свободу? Искупление грехов, если они у меня есть, подождет.
Я снова прижал голову к железной двери. В коридоре был охранник, – я целый день слышал, как он кашляет, – и я знал, что он всего один, ведь иначе он наверняка бы захотел поболтать с напарником. Потратив значительную часть жизни на то, чтобы не попасть в лапы к наемникам, я кое-что узнал о них – в том числе то, что они не очень умны. Такое чувство, что необходимые качества охранников всего мира – это интеллект ниже среднего и выдающаяся легковерность.
В двери была широкая прорезь, закрытая заслонкой, – на тот случай, если Темсе понадобится передавать пленнику воду и пищу. Мои голубые пальцы ощупали холодную, ржавую сталь заслонки, но она не поддавалась. Заслонку открыли только один раз, когда пришел какой-то призрак, чтобы долго смотреть на меня. Сначала я подумал, что это Даниб, однако лицо было меньше, чем у него, без шлема, и призрак выглядел скорее заинтригованным, чем недовольным. Охранник прогнал его, и я больше о нем не вспоминал.
За долгие годы сражений с замками я понял одно: замок точно не откроется, если ты не пытаешься его взломать.
Оскалившись, я присел, сосредоточился и три раза ударил кулаком по двери.
– Эй! – крикнул я на всякий случай.
До меня донесся вздох, а затем удар более твердого кулака в противоположную поверхность двери.
– Заткнись.
– Это важно!
Охранник что-то прорычал, а затем заслонка, визжа, сдвинулась в сторону по ржавым направляющим. Я прижался к двери; в щели показался нос; где-то позади него были глаза, осматривающие камеру. Прошла целая вечность, прежде чем наконец лязгнул засов. Я был готов петь от радости.
– Только без фокусов, призрак! – приказал охранник, и дверь открылась внутрь.
Ее петли жаловались еще громче, чем заслонка. Таверна Темсы очень нуждается в смазке, подумал я, двигаясь вместе с открывающейся дверью.
Этот охранник был умнее прочих – или, по крайней мере, в прошлом стал жертвой подобного трюка. Поэтому он сунул руку за дверь, и она едва не задела мою голову. Прежде чем он успел перевести взгляд на мое светящееся тело, сжавшееся, словно пружина, я бросился в атаку.
Он неуклюже отступил и замахал руками, пытаясь ударить меня в лицо. Я почувствовал укус меди и увидел, что у него кольца на каждом пальце. Кулак попал мне в глаз, заставив меня поморщиться. Там, где в меня врезались кольца, мои пары превратились в плотную материю; боль пронзила мое лицо и шею белыми жилами света.
Я потянулся к горлу охранника, каким-то образом оборачиваясь вокруг него, пока он ерзал подо мной. Он, похоже, был слишком напуган и разозлен, чтобы звать на помощь. Поэтому он придушенно рычал от отвращения, пока мои холодные руки стискивали его шею.
– Прочь!.. – выдохнул он. – Проклятый… призрак!
Я прижался лбом к его затылку, пытаясь не обращать внимания на удобно устроившуюся между чешуйками кожи вошь, которая насосалась крови и стала похожа на весенний бутон. «Ни о чем не думай!» – безмолвно крикнул я себе, заставляя игнорировать тупость подобного заявления. Я крепко зажмурился и стиснул горло охранника руками, молясь о том, чтобы мне не пришлось его душить.
Ничего. Ничего. Ничего.
Как и раньше, что-то соскользнуло, словно щелкнул больной сустав. Поначалу я подумал, что у него сломалась шея. Я тут же почувствовал, как против меня поднялась какая-то сила, и мой холод натолкнулся на стену теплой плоти. Душа этого человека была сильнее, чем у прошлой жертвы, и упорно боролась за свое тело. Она билась о меня и на миг вытолкнула меня наружу, но затем я сосредоточился и проник в череп человека, словно раскаленный в огне кузницы нож.
Еще мгновение – и я растянулся на полу, стискивая пустоту вокруг ноющей шеи. В камере было тихо, лишь на улице грохотали телеги и шаркали беззаботные прохожие. Прежде всего я ощутил свою собственную вонь, запах немытых подмышек и паха. Если бы я ничего не знал об этом человеке, то решил бы, что он умер три дня назад и за это время уже успел подгнить. А вот он трубку не курил: у него были такие же легкие, как у меня в детстве, когда я мог целыми днями бегать по лугам, ни разу не запыхавшись. Это было еще до городской сажи, пыльных мастерских, наполненных дымом таверн и урона, который тебе наносит время.
Стараясь удержать тело в своей власти, я вспоминал те простые времена – и мечтал о них. Все дети – это чистые холсты, которые ждут, когда кисть жизни нанесет на них краски. Одни сами себя красят, других раскрашивает кто-то еще, кто-то становится темным, кто-то – светлым; каждый год появляются
