– А кто в этом виноват?
– Не стоит говорить о вине, – ответила она, отпив глоток шампанского и размышляя о том, достаточно ли уже прошло времени для того, чтобы Адаму не показалось, что она поддерживает этот тост. Она не хотела, чтобы он воспринял ее согласие пообедать с ним как гарантию всего того, что он, наверное, замыслил.
– Поспешите переодеться, – сказал он. – Я заказал стол в «Обержин» на восемь тридцать. Это был, бесспорно, лучший и самый дорогой ресторан не только в Мюнхене, но и во всей Западной Германии; его шеф-повар учился у Поля Бокюза в Лионе, и Катринка давно мечтала там пообедать. Тем не менее она колебалась: она терпеть не могла, когда с ней вели себя слишком самоуверенно. Адам заметил это и добавил успокоительно:
– Если вы откажетесь, я готов отправиться туда один. Плохая кухня для меня страшнее, чем обед в одиночестве.
В этой фразе содержался давний протест Адама на надоевшие поучения его матери о том, что чрезмерная забота о пище вульгарна. Поэтому держать весьма посредственных поваров было для нее естественным проявлением пуританизма, свойственного Новой Англии.
Катринка надела свой лучший вечерний костюм фирмы «Шанель», который она купила несколько недель тому назад, – юбку в пышную складку с крепдешиновым жакетом кораллового цвета поверх короткой кофточки, расшитой бежевым и золотым люрексом. На ней были еще нитка искусственного жемчуга хорошего качества и жемчужные серьги.
Катринка беспокоилась, что выглядит излишне экстравагантной. Но поняв по выражению лица Адама, что костюм ему действительно нравится, она успокоилась.
– Прекрасно, – прошептал он, помогая ей надеть пальто, обыкновенное пальто, очень приятное, из теплой черной шерсти, которое она носила уже несколько лет. Когда он говорил, она ощутила на шее его дыхание и слегка вздрогнула.
– Вам холодно? Может быть, надеть что-нибудь потеплее?
– Нет, все в порядке, – ответила она. У нее было еще только одно пальто из толстого твида, которое она носила на работу.
– Машина ждет на улице.
Они отправились в ресторан на взятом им напрокат черном «мерседесе», который вел одетый в форму шофер. Для Катринки это было внове, и ей это понравилось, возможно, прежде всего из-за удобств – автомобиль ждет у кромки тротуара, водитель спешит открыть дверь, не надо ждать такси или идти к подземке, дрожа от холода или промокая под дождем.
Метрдотель ресторана, по-видимому знавший Адама, встретил его широкой улыбкой, которая предназначалась также и Катринке, и проводил их к столу. Адам поинтересовался у него, какими блюдами славится ресторан. Метрдотель посоветовал оленину с ягодами, и, хотя Адам, казалось, испытывал сомнения, Катринка решила, что название блюда звучит заманчиво, и они заказали оленину.
– Американцы такие… как бы это сказать – осторожные в выборе пищи, – обратилась она к нему.
– Последний раз я брал рыбу, – сказал Адам, как бы оправдываясь. – Она была великолепна.
– Мне кажется, здесь просто замечательно.
И это было действительно так. Катринку интересовало, только ли Адаму уделялось такое подчеркнутое внимание, и ей хотелось убедиться, так ли старательно обслуживают остальных клиентов. Ее наметанный глаз быстро определил, что здесь все удостаивались одинакового внимания.
Обед, начавшийся с закусок, был долгим и неторопливым. У них было время, чтобы рассказать друг другу избранные главы из истории своей жизни. Катринка рассказала Адаму о своем детстве в Чехословакии, о том, как она занималась лыжами, о начале своей карьеры гонщицы, о первой любви – разумеется, без упоминания о ребенке, – о смерти родителей и бабушки с дедушкой, о своем решении уехать.
– Вы убежали на лыжах? – спросил удивленно Адам, на которого ее рассказ произвел сильное впечатление.
– Я была ужасно напугана, – ответила она, кивая.
– Не удивительно.
Она рассказала ему, как Франта приехал за ней в Цетманн, чтобы увезти ее к своему другу в Мюнхен.
– Это тот самый мужчина, с которым вы тогда обедали? – Катринка снова кивнула. – А сейчас?
– Все кончено. – Ее теперешнее внезапное физическое влечение к Адаму напомнило Катринке о том, чего ей всегда не хватало в отношениях с Франтой – страсти. И это было лучшим доказательством того, что они зашли в тупик. Однако она не спешила сообщить ему о разрыве до тех пор, пока он не выписался из больницы и не начал снова строить планы насчет участия в гонках. Франта не удивился. Уже задолго до того, как с ним произошел несчастный случай, он почувствовал, что она отдаляется от него.
– А что, если я пообещаю отказаться от гонок? – спросил он, не будучи уверен в своей готовности зайти столь далеко.
– А ты этого хочешь? – Франта замешкался с ответом, и Катринка, наконец, сказала: – По-моему, уже слишком поздно. Да как бы мы ни пытались что-то склеить, уже слишком поздно.
– Мы остались друзьями, – сказала Катринка Адаму.
– Как мы с Александрой. – Ему показалось, что настал удобный момент для того, чтобы он смог объясниться.
Они знали друг друга с детства, начал он. Родители Александры не были близкими друзьями Грэхемов, но у них было достаточно много общих знакомых, включая целые семьи, чтобы встречаться на одних и тех же свадьбах, похоронах и званых вечерах. Одна из сестер Адама была ровесницей Александры, и когда они вместе посещали мисс Портер…
– Мисс Портер? – спросила Катринка.
– Это школа для девушек в Коннектикуте, – нетерпеливо пояснил Адам. Мисс Портер показалась ему несущественной деталью. Но для Катринки, которой очень хотелось знать о нем все, это был еще один фрагмент, который вместе с другими вошел в ее быстро разрастающуюся коллекцию сведений о нем.
– Это хорошая школа?
– Превосходная. Там училась моя сестра. И мать. Заметив нетерпение Адама, Катринка снова настроилась внимательно слушать.
– Так или иначе, – продолжал Адам, – но настало время, когда Александра, казалось, постоянно находилась в нашем доме. Однажды мы отправились в компанию на вечеринку, и я попросил ее быть моей спутницей. Тогда ей было пятнадцать лет, и я вдруг заметил, что она как-то внезапно превратилась в красивую девушку. Все оставшееся лето я был безумно, без памяти влюблен в нее, но осенью, вернувшись в Массачусетский технологический институт, я стал встречаться с другими красивыми женщинами, которые притягивали меня тем, что открыто хотели переспать. Три или четыре года спустя мы с Александрой стали близки, но наша близость оказалась – по крайней мере для меня – на удивление пресной. Как будто вся страсть, которую я испытывал к ней, была растрачена в то самое лето, когда ей было пятнадцать лет и я начал мастурбировать, запершись в ванной. С этого времени мы с ней изредка встречались, – рассказывал он Катринке, – когда нас сводили общие увлечения. Мы нравились друг другу. Нам было приятно вместе. Мы помогали друг другу не чувствовать одиночества.
