кто их приносил. Затем какой-то молодой человек взял ее руку и легонько пожал.
— Моя маменька больна и не смогла присутствовать сегодня на службе, — сказал он. — Но она настояла, чтобы я представлял нашу семью, и попросила выразить наши самые искренние соболезнования.
Рене посмотрела молодому человеку в глаза с ощущением пробуждающегося узнавания.
— Пьер? — сказала она. — Пьер, это правда ты?
— Да, Рене. — Пьер де Флёрьё ласково улыбнулся. — Это я.
— Но где же ты был? — спросила она вдруг с обидой? — Почему не писал? Разве ты не знаешь, как сильно я о тебе тревожилась? Думала, ты погиб.
— Я не погиб, дорогая, но был в лазарете. И теперь мне недостает кое-каких частей тела. — Он пожал правым плечом, и Рене увидела пустой рукав.
— Почему ты не сообщил мне? Ты все время был в Париже? Почему не связался со мной?
— Я думал, ты не захочешь танцевать с одноруким. Не хотел, чтобы ты меня жалела. Думал, будет лучше, если ты сочтешь меня погибшим.
— Глупец, тупой глупец. — И в этот миг слезы, которым она не могла дать волю даже во время погребальной службы, хлынули из ее глаз.
Для сильных мира сего посылать молодежь умирать на поле брани может быть чрезвычайно прибыльным делом, и за годы долгого кровавого конфликта виконт Габриель де Фонтарс почти удесятерил свой капитал. В самом деле, спрос на хлопок и сахар во французской, английской и американской армиях был настолько велик, что виконт приобрел многие тысячи гектаров пахотной земли в дельте Нила, увеличивая и производство, и свое состояние.
— Как ты знаешь, — сказал Габриель Рене однажды в Париже после похорон графа, — твой отец, упокой Господь его душу, верил, что коммерческие дела ниже его статуса. Как я не раз говорил, при его феодальных взглядах на мир ему вправду надо бы жить в каком-нибудь давнем столетии. Думаю, мой брат был счастлив умереть за Отечество, верно? Лично я, однако, предпочитаю быть на стороне победителя в войне — живой и богатый.
— Папà был героем, — отвечала Рене, — а вы трус, прятались в Египте, деньги свои считали.
Габриель рассмеялся:
— Я служил своей стране в другом качестве, дорогая. Голодные и раздетые люди воевать не могут. Я помогал одевать и кормить три армии, и если немного на этом заработал, то что такого? Кто-то должен был держать семью на плаву, и позволь напомнить тебе, что все ваши переезды этих лет происходили на мои деньги, я давал вам средства к существованию. Вам бы следовало благодарить меня, а не критиковать.
— Хорошо, но раз уж вы настолько богаты, мне не нужно выходить за Ги де Бротонна. Потому что я передумала. Я решила выйти за Пьера де Флёрьё. Мы обручены.
— Ах, дорогая, боюсь, это невозможно.
— Почему?
— Потому что ты дала слово умирающему отцу. Вот почему.
— Это было до того, как я узнала, что Пьер жив. И с каких пор вы печетесь о данном слове?
— Молодой де Бротонн — прекрасная партия для тебя. Твой отец был прав. А де Флёрьё практически не имеют ни гроша.
— Мне все равно. Я люблю Пьера. Если вы так богаты, а я, как вы постоянно твердили, ваша единственная наследница, то почему бы вам не помочь нам?
— Импульсивные браки по любви редко живут так долго, как устроенные взаимовыгодные браки. Если ты настаиваешь на браке с Пьером де Флёрьё, мне придется лишить тебя наследства, дорогая. Ты в таком возрасте, что тебе нужен муж. Молодой де Бротонн — из хорошей семьи с солидным состоянием. Возможно, сейчас тебе кажется романтичным выйти за де Флёрьё, славного героя войны, но подожди, поживи немного в скромности, ведь тебе такая жизнь незнакома. Посмотрим, как она тебе понравится, дорогая.
— Было время, когда вы хотели стать моим мужем. Или вы забыли?
Габриель опять рассмеялся.
— Да, но теперь ты для меня слишком стара, дорогая.
— Вы жестоки. Я знаю истинную причину, по которой вы хотите выдать меня за де Бротонна. Надо сбыть меня с рук, потому что вам невыносимо связывать себя обязательствами. В то же время вы не можете допустить, чтобы я вышла за того, к кому искренне привязана. Папà был прав. И хотя я вам не нужна, вы слишком большой эгоист, чтобы совсем отпустить меня, позволить мне быть счастливой с другим. Вы предпочитаете держать меня в своей клетке.
— Да, это правда, ты слишком хорошо меня знаешь.
— Но я не выйду за де Бротонна, не доставлю вам такого удовольствия. Я выйду за Пьера. Я бы никогда не дала папà того обещания, если бы знала, что он жив.
— Но ты его дала. Дала обещание. Меня такие пустяки не заботят, не в пример тебе. Ты никогда не нарушишь обещание, данное умирающему отцу. Видишь, дорогая, я тоже хорошо тебя знаю.
— Ненавижу вас, Габриель.
Он опять засмеялся.
— Да, знаю. Но ты и любишь меня.
2
Каким-то чудом жених мадемуазель Понсон в войну уцелел, и вскоре после подписания перемирия гувернантка отказалась от места в семье де Фонтарс, чтобы выйти замуж. Услуги гувернантки, которая была теперь разве что компаньонкой, девятнадцатилетней девушке более не требовались, однако Рене рассматривала уход мадемуазель Понсон как очередную жизненную утрату. Люди постоянно покидали ее, и умирали они или просто куда-то уезжали, она все равно негодовала на их неверность — негодовала на мать, на мисс Хейз, на отца, на мадемуазель Понсон и, разумеется, на Габриеля, который вскоре после похорон графа вернулся в Египет на свои плантации.
Чтобы отсрочить свадьбу с Ги де Бротонном, Рене попросила дать ей время на траур по отцу — ей казалось, года будет достаточно. Хотя военные действия во Франции были прекращены, виконт и родители жениха согласились, что со свадьбой можно подождать, пока не подпишут мирный договор и война не закончится официально. Всем казалось, праздник будет куда веселее, когда страна хоть немного оправится от ран.
К тому же сочли, что хорошо бы обрученным заранее узнать друг друга поближе, и молодой де Бротонн начал заходить к Рене в «29-й». Его неловкие чопорные визиты лишь подтвердили и усилили ее первое впечатление о нем как о человеке фатоватом, с чванливыми саркастическими замашками, хотя она не видела причин, по каким он мог бы чувствовать себя выше других. Разговоры он вел совершенно банальные, а интересы его, насколько она поняла, ограничивались выпивкой в компании друзей и охотой.
Рене знала, что никогда не полюбит Ги де Бротонна, и уже одна мысль, что
