– Мне с тобой?
– Отдыхай. Мужской разговор.
– Что собираешься сказать?
– Правду. Кроме аргентинских паспортов. Ты о них тоже молчи. Мы просто прилетели днем раньше.
– Хорошо, – кивнула она. – Расскажешь, как вернешься.
Номер «47» был этажом ниже. Я спустился и постучал.
– Да! – раздалось из‑за двери.
Я нажал на ручку и вошел. Воронов стоял с рубашкой в руках – разбирал чемодан. Опознав меня, едва не уронил ее на пол.
– Михаил Иванович!!!
– Здравствуйте, Владимир Сергеевич! – сказал я. – Прилетели?
– Да, – он бросил рубашку на кровать. – Вы откуда здесь? На вокзале в Минске нам сказали: передумал ехать. Я не знал, как поступить. Отменять поездку или нет? Опозоримся ведь без вас.
– Извините, – повинился я. – Была веская причина. Разрешите объяснить?
– Надо Терещенко позвать, – предложил министр. – Он больше всех переживал.
Семен Яковлевич жил в соседнем номере, прибежал тут же. Обнялись. Минутой спустя, примостившись на кровати, я рассказывал про наш анабазис[10]. Слушали с хмурыми лицами.
– Ну, и что дальше? – спросил Воронов, когда я смолк. – Как понимаю, возвращаться в СССР вы не собираетесь?
– Сейчас – нет, – подтвердил я. – Как‑то нет желания пребывать в застенках КГБ.
– Вот же, сволочи! – саданул кулаком по столу Терещенко. – И сюда влезли. Засвербело им! И вот кто теперь будет исцелять деток? Мразь кагэбэшная!
– Успокойтесь, Семен Яковлевич! – поспешил министр. – Не кричите так громко. Через дверь куратора поселили. Не хватало неприятностей по возвращению. Что вы собираетесь делать, Михаил Иванович? – посмотрел на меня.
– Отработаю предложенную немцами программу. Мы ведь для того сюда летели? А куратору скажу, что прилетел с женой днем раньше. Захотелось посмотреть на Франкфурт, побродить по городу. Он, кстати, мной интересовался?
– Удивительно, но нет, – ответил Воронов. – Когда раздавал билеты в аэропорту, ваших там не было.
– Значит, знал, – хмыкнул я. – Вот и подтверждение. Не собирались меня из страны выпускать.
– Как вам удалось улететь? – заинтересовался министр.
– Мы их опередили.
– Ясно, – кивнул Воронов. – Хорошо, программу отработаем, ну а дальше?
– Вы вернетесь в СССР, мы с женой останемся.
Министр сморщился.
– Никаких антисоветских заявлений, просьб о политическом убежище не последует, – успокоил я. – Мы останемся в Германии по просьбе немецкой стороны.
– А она будет? – усомнился Воронов.
– В одну клинику уже пригласили, – улыбнулся я. – Прямо в самолете. Немцу язву залечил, чтобы самолет не возвращали в Москву. Рядом случился профессор из клиники в Берлине. Дальше объяснять?
– Договорились! – сказал министр и глянул на часы. – Через час ужин в ресторане. Будет принимающая сторона, вроде, управляющий клиникой. Приходите с Викторией Петровной.
Мы пришли. Члены делегации толпились у накрытого стола. Не садились – ждали хозяев. Воронов познакомил нас с переводчиком Сергеем, которого так и тянуло звать Сережей и куратором с говорящей фамилией Слизень. Имя‑отчество у кагэбиста было пафосным – Вилор Кимович[11]. На нас с Викой он вытаращился, как на восставших из ада.
– Михаил Иванович и Виктория Петровна прилетели днем раньше, – объяснил министр. – Захотели Германию посмотреть.
Кагэбист сглотнул и вытащил из кармана пачку сигарет.
– За столом попрошу не курить, – цыкнул я. – У меня жена беременная.
Слизень наградил нас злобным взглядом и вышел. Почти тут же явилась принимающая сторона: управляющий клиникой Шредер и профессор Вольф. Познакомились, расселись и приступили к ужину. Нам подали запеченную рульку, гороховый суп с ветчиной, колбасную нарезку. Пиво, шнапс, вино по желанию гостей. Немцы налегли на пиво, мы отведали шнапса, Вика и Сережа попросили вина. Глотнув немецкого самогона, Воронов сморщился и поставил на стол извлеченную из портфеля «Столичную». Немцы оживились и придвинули свои рюмки ближе. Знакомая история.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Атмосфера за столом быстро потеплела. Завязалась беседа специалистов. Медики всегда поймут друг друга. Воротившийся с перекура кагэбист в разговор не вмешивался – мрачно пил и ел. Воронов согласовал со Шредером повестку завтрашнего дня, уточнив ряд деталей. До обеда – доклады министра и Терещенко, после – показательные выступления фигуристов. Пардон, целителя.
– Сколько детей вы готовы исцелить, герр Мурашко? – обратился ко мне Шредер.
– Сколько есть? – поинтересовался я.
– Мы приготовили десять пациентов с разной стадией ДЦП, – подключился Вольф. – Их родители дали согласие на участие в эксперименте.
– Среди пациентов есть больные олигофренией?
– Нет, – покрутил головой профессор. – Мы наслышаны, что с такими не работаете.
– Значит, всех и исцелю.
Немцы вытаращились на меня.
– И еще, – подбросил я хворосту в огонь. – У вас есть слепые дети?
– Вы и слепоту лечите? – изумился Вольф.
– Если сохранилось хоть немного зрения. Два‑три процента.
Профессор переглянулся с управляющим.
– Поищем, – кивнул Шредер. – Сколько будет, не скажу, предстоит согласовать с родителями, но найдем.
На том и порешили. Управляющий раздал членам делегации конверты с командировочными. В номере мы с Викой посчитали – 150 марок на нос. Небогато, но хоть что‑то.
– Завтра у нас напряженный день, – объявил на прощание Шредер. – А вот следующий в вашем распоряжении. Можете осмотреть город, посетить магазины, приобрести сувениры для родных. Или побывать, скажем, в варьете, посмотреть стриптиз, – улыбнулся он, показав вставные зубы.
– Никакого стриптиза, товарищи! – поспешил куратор, едва немцы удались. – Мы же советские люди.
Я едва не расхохотался. В прошлой жизни слышал историю. Группа советских туристов посетила Будапешт. Среди них, естественно, был куратор. Строго наблюдал, чтоб никто из группы не позволил себе лишнего, обличал загнивающий Запад и подпавших под его влияние венгров. На прощание хозяева отвели советских туристов в варьете. Полуголые девочки танцевали канкан. Помешать им куратор не мог, потому мрачно пил. Алкоголь снес ему тормоза. Подбежав к сцене, куратор принялся целовать девочкам ноги и хватать их за всякие места. Еле оттащили. Всю обратную дорогу в СССР ревнитель морали просидел, не поднимая головы…
* * *
Медицинская конференция – это скучно. Калька с партийных собраний в СССР. За столом на сцене – члены советской делегации, представители принимающей стороны, в зале – персонал клиники. Ее лучшие врачи, как сказали нам. Поначалу немцы смотрели на нас с любопытством, но потом заскучали. Было отчего. Воронов вспомнил, что он министр, и посвятил свой доклад успехам советской медицины. Цифры, факты, проценты. Где столько наковырял? Нафига это немцам? Эстафету перенял Терещенко. Рассказал о своей клинике, замечательном персонале, который, не жалея сил… Пациенты все, как мухи, выздоравливают. Об отделении для детей с ДЦП только упомянул. Дескать, есть такое, и добилось выдающихся успехов. А каких именно, расскажет заведующая отделением.
Вика вышла к трибуне третьей.
– Только не вздумай про космические корабли, которые бороздят просторы Большого театра, – шепнул я. – Не уподобляйся своим начальникам, не то все уснут. Только цифры и факты.
Любимая не подвела. Сообщив дату создания отделения, численность персонала, назвала цифру излеченных детей.
– У меня все, – завершила доклад.
– Извините, фрау! – вскочил в зале какой‑то растрепанный тип. – Я профессор Хоффман. Правильно ли я расслышал цифру? Три тысячи семьсот сорок восемь исцеленных детей?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Именно так, гер Хоффман, – подтвердила Вика, выслушав перевод от Сережи.
– И все это за семь месяцев с небольшим? Силою четырех врачей и шести медсестер?
