– Вот я тебя сейчас метлой-то! – она потянулась в угол и схватила веник из прутьев на короткой деревянной ручке, – ишь, приперся!
Веника Нечай испугался не сильно, прикрыл лицо, но Машка имела серьезные намерения и начала со всей силы молотить его толстой, тяжелой палкой, на которую был надет веник. Нечай шагнул в сторону, чтоб удобней перехватить метлу, но Машке только это и требовалось, она толкнула дверь, выскочила на крыльцо и заголосила:
– Помогите люди добрые! Помогите, убивают!
Нечай опустил руки и вздохнул: ну не драться же с ней? Тем временем Дарена кинулась к нему на грудь, обхватила его шею руками и прижала мокрое лицо к его щеке.
– Нечаюшка, забери меня отсюда! Я знаю, я сама виновата, Бог меня наказывает за мой грех! Но я так не хочу, не хочу!
Нечай прикинул: убежать? Ночью, через лес? А почему нет? По тропе мимо идола. Он хотел оторвать от себя Дарену и оттолкнуть Машку, загородившую проход, но та его опередила: захлопнула дверь снаружи и задвинула засов. Нечай толкнулся в дверь плечом, но она не подалась, оказалась слишком прочной и тяжелой – только плечо отбил.
– Вот так… – пробормотал он.
Дарена разревелась пуще прежнего.
– Перестань реветь. В окно попробуем.
Нечай скинул с подоконника какой-то горшок, глиняный подсвечник, отодрал занавеску и щелкнул задвижкой: окна в избушке, хоть и махонькие, были закрыты стеклом, как в доме Тучи Ярославича. Он высунулся на улицу, но на помощь Машке действительно прибежали дворовые мужики, да еще и с топорами.
– Вор, вор у меня в домике! – крикнула им баба, – Не пускайте его наружу, а я боярина позову!
Нечай поспешил закрыть окно – в темноте не разберутся, и в самом деле топором рубанут почем зря…
– Боярина подождем, – сказал он Дарене и сел за столик, – а там посмотрим.
– Ой, Нечаюшка, – она закрыла лицо руками и согнулась, – ой, пропала я, совсем пропала!
– Перестань реветь. Тебя тятенька, что ли, Туче Ярославичу отдал?
Она помотала головой.
– Нет? А как ты сюда попала?
– Не знаю… – завыла Дарена.
– Ну как это ты не знаешь? Заснула дома, а проснулась здесь?
– Почти… Я на рынок ходила, молодого боярина встретила. Он со мной шутки шутил, красоту мою хвалил, леденцами угощал. Покажи, говорит, где твой дом? Буду к тебе в гости ходить, пряники носить. А я-то дура и поверила! А потом – раз! – и не помню ничего! Как заснула все равно. А проснулась тут, у Машки! Я как ее увидела, так сразу все поняла! Машка старая уже, потасканная, боярину новая подстилка нужна, вот он меня и выбрал! И откуда узнал только? Про нас с тобой?
Нечай вздохнул:
– Откуда, откуда? Ты бы тятеньке не жаловалась, а он сидел бы тихо – никто бы и не узнал. Дура ты – себе же хуже сделала. Мне что? Синяки через три дня сошли – я и забыл.
– Тятенька убить тебя хотел… – всхлипнула Дарена.
– Не убил же… Весь Рядок болтает, что Радей на меня из-за дочки взъелся.
– Тятенька ищет меня, небось… – снова тоненько завыла Дарена, – и мама… Ой, что со мной теперь будет, а? Не хочу я, как Машка… не хочу… Я только тебе, потому что… потому что…
Она разрыдалась, а в это время дверь в домик распахнулась, и на пороге показался Кондрашка.
– Кто тут тать-то? – спросил он, осмотревшись.
– Да я, наверно. Вот, девку украсть хочу, – ответил ему Нечай.
Кондрашка насупился:
– Велено татя вязать и вести к боярину.
– Без девки не пойду, – Нечай поднялся, – не ваша это девка – наша, Рядковская. Не холопка, чтоб ее силком здесь держать.
Дарена спряталась к нему за спину и вцепилась руками в его полушубок.
– Ладно. Сейчас, спрошу у боярина, – ответил на это Кондрашка и захлопнул дверь, прикрыв засов.
– Ой, Нечаюшка… – затянула Дарена, – ой, прости меня… Вытащи меня отсюда, век буду благодарна, плохим словом не вспомню, и тятеньке накажу за тебя молиться… Только вытащи меня отсюда!
– Знаешь, меня бы кто отсюда вытащил… – пробормотал он.
Кондрашка вернулся быстро, и на крыльцо на этот раз поднялся не один, с двумя товарищами.
– Туча Ярославич велел татя вязать и вести ко мне в кузню, а девку оставить при Машке… – кузнец развел руками, словно извиняясь, – а если сопротивляться будет, сказал, тогда – в медвежью яму его посадить, пока боярин не освободится и с ним сам не разберется.
– Большая яма? – спросил Нечай.
– Большая! Два наката сверху!
– Большая – это хорошо… – усмехнулся он, – И медведь есть?
– Не, медведя нет! – рассмеялся Кондрашка, – был года три назад. Здоровый, злющий. Издох… Туча Ярославич хочет медвежонка изловить, приручать с малолетства.
– Холодно в яме-то?
– Да как на дворе, так и в яме… – удивился Кондрашка.
– Ладно, вяжи, пойдем к тебе, сбитень пить…
– Нечай! – вскрикнула Дарена.
– Хочешь, чтоб мне все зубы выбили, а потом в яму бросили? – вздохнул он, – не, я боярина в тепле подожду.
День седьмой
От голода кружится голова, и подгибаются ноги. Нечай стоит в кругу страшных косматых мужиков, которые норовят пнуть его сзади – не больно, просто обидно до слез. Нечай поворачивается лицом к обидчикам, но его тут же пинают с другой стороны. И хохочут.
– Поп! Такой молодой – и уже поп!
– Я не поп! – рычит Нечай, но над ним смеются еще сильней.
На нем монастырская одежда – подрясник и скуфья, но мужичью невдомек, что попы носят рясу, а в подряснике ходят послушники. Три дня, как он сбежал из школы, и с тех пор ничего не ел. Ни разу.
– Эй, батюшка! Отпусти мне грехи!
– Я не батюшка! – Нечай скрипит зубами от злости.
Его снова кто-то пинает босой ногой, он поворачивается прыжком.
– Отпусти, батюшка, – канючит другой, – что тебе, жалко, что ли?
– Ну хоть помолись за нас! – хохочет другой, и Нечая снова пинают сзади.
Их шутки становятся все грубей, а тычки – все ощутимей. От обиды и отчаянья страх пропадает, Нечай забывает про голод и ослабевшие руки: и здесь, на свободе, то же самое! Стоило бежать! Злость созревает в нем медленно, собирается, как вода перед запрудой. Теперь у него есть опыт – никогда не плакать, никогда не просить пощады, и рано или поздно тебя оставят в покое. От злости темнеет в глазах – от злости у него всегда темнеет в глазах. Он медленно стискивает кулаки, скалится и кидается на разбойников: молча, без крика. Смех смолкает, и Нечай видит, что они его боятся. Так же как его боялись в школе, словно бешеного волка, от укуса которого можно умереть. Он прыгает на одного из них, стараясь достать зубами его шею, и тот кричит. Кричит от страха! Но вдруг тьма перед глазами становится непроглядной, пальцы, сжавшие рубаху разбойника, слабеют, и Нечай чувствует, как сползает к его ногам, судорожно цепляясь за одежду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
