От злости темнело в глазах: Нечай знал, что своей злостью может напугать кого угодно. Человек десять молодых бояр, Туча Ярославич, расстрига… Это бессмысленно…
– Отпусти девку, боярин… – процедил Нечай сквозь зубы.
Туча Ярославич расхохотался ему в лицо: он не испугался. Нечай не смотрел по сторонам, он готов был кинуться на боярина, и неизвестно, смогли бы его остановить или нет: с тех пор, как он сбежал из школы, прошло девять лет, и теперь он зубы в ход не пускал, мог убить голыми руками. Но боярин не испугался! И глаза у него блестели странно, ненормально как-то… И тут в голову пришла спасительная мысль: младенец и девственница!
– Тебе девственница нужна, правильно? – тяжело дыша, спросил Нечай.
– Ух, какой ты ученый! – восхитился Туча Ярославич.
– Она не девственница. Порченная она, – выдохнул Нечай.
– Как? – спросил, высунувшись изо рта нечистого, расстрига.
– Сам проверял, что ли? – скептически поинтересовался боярин.
Нечай усмехнулся и кивнул:
– Сам, сам.
– А у тебя губа не дура! – расхохотался Туча Ярославич.
– Чтоб ее черти взяли! – выругался отец Гавриил, – из всех девок надо было обязательно порченную выбрать!
– Возьмут, возьмут ее черти! – боярин продолжал хохотать, – ну что ж поделаешь – опередил ты Гаврилу! Это знак, Гаврила! Слышишь?
– Отпусти девку, боярин… – повторил Нечай.
– Ну нет! Порченая, не порченая – все равно хороша! Князю порочные девки только дороже! Я тебя на смену Гавриле готовлю, считай, ты уже начал!
Нечай стиснул кулаки: злость уходила, и ее сменяло отчаянье – не лучший помощник в драке.
– Отпусти, боярин… Я ведь и тебя убью, и Гаврилу твоего… – он скрипнул зубами.
– Да ну? Тебе что ж, жалко ее, что ли? А?
Нечай выругался про себя и выдал последний довод, не очень надеясь на его действенность:
– Она моя невеста.
Улыбка сползла с лица Тучи Ярославича. Он крякнул, почесал в затылке и посмотрел на потолок.
– Да и хер-то с тобой! – отец Гавриил снова высунулся изо рта, – была твоя невеста, стала невеста Князя.
– Погоди, Гаврила. Так тоже нельзя, – пробормотал боярин, – так это та девка, из-за которой весь сыр-бор, что ли? Радеева дочка?
Нечай кивнул, сжав губы.
– Не хочет, значит, он дочку за колодника отдавать, а? – Туча Ярославич снова развеселился.
– Куда он денется? – усмехнулся Нечай.
– Это тоже верно… Ладно, забирай девку, черт с ней. Машка! Иди, отвяжи ее, да одень, что ли… А потом на ее место, как всегда.
Машка заметно повеселела, вскочила на ноги, нисколько не смущаясь наготы, и полезла в «алтарь». Наверное, молодая соперница ее не радовала.
– Туча Ярославич… – Гаврила вылез из «алтаря», – ну и кому это надо? Теля вместо младенца, Машку вместо девственницы? Все сначала!
– Замолчи. В следующий раз. Завтра же искать начнем. Все равно это знак, знак Князя!
– Да какой это знак, к едрене матери! – проворчал расстрига, – Князя обидеть хочешь?
– Ничего, сам говорил, Князю распутные девки дороже непорочных.
– Это ты говорил, не я…
Молодые бояре словно и не прислушивались к разговору, подбираясь все ближе к «иконостасу», из-за которого по часовне плыл белый дымок. Нечай и сам чувствовал, как у него все сильней кружится голова. Туча Ярославич, пока одевали Дарену, рассказывал ему байку о пришествии Антихриста к девяносто девятому году. Байку эту Нечай слыхал не один раз, и не только от раскольников. Но те собирались с Антихристом бороться, боярин же считал, что борьба бесполезна, лучше сразу поклониться Князю тьмы – у него достоинств не меньше, чем у бога, а то и больше. Но главное, считал боярин, с Сатаной веселей живется. Говоря о веселье, он кивал на распятие и похихикивал. Надо сказать, Нечаю к тому времени тоже стало странно весело, и дальнейшее он помнил словно в тумане. Рассказывал боярин и о том, как Сатане поклоняются в чужих землях: про мрачные замки, про тайные общества, про черные литургии, именуемые мессами, творимые латинскими священниками, про знатных женщин, готовых отдавать свое тело простолюдинам, только чтоб угодить Диаволу, про дикий разгул на этих мессах, про младенцев, принесенных в жертву, про девственниц, мечтающих стать невестами нечистого. От его рассказов голова кружилась еще сильней.
Хорошо Нечаю запомнилась только проскомидия. Вместо просфор Гаврила брал прах из гнилого гроба, вместо кагора – кровь заколотого бычка, которой нацедили целое ведро, и еще осталось. Когда же расстрига руками полез в Машкино лоно, чтоб добавить его содержимого в потир, Нечай честно сказал Туче Ярославичу, что его сейчас стошнит.
– Ничего! Привыкай! – боярин хлопнул его по плечу.
– Там бычок лепешку оставил, не хочешь и ее туда же? – сморщился Нечай, но Туча Ярославич нашел эту мысли забавной.
А потом в голове все перемешалось: кружки с кровью, голая Машка в непристойной позе, изображающая престол, и все вокруг тоже голые: и Туча Ярославич, и Гаврила, и молодые бояре… Свечи в часовне светили как-то странно: почти не давали света. Нечай смотрел на них, и они слепили глаза. А вокруг все было черно. Только белые тела мелькали, словно в бане, а вместо пара по часовне летал бледный дым, свиваясь в жуткие фигуры. Одна из этих фигур – долговязая и прозрачная – протягивала Нечаю кружку, сжимая ее длинными, словно корни дерева, пальцами и шептала голосом Тучи Ярославича:
– Пей, мерзавец, или насильно в глотку волью!
Нечай отталкивал кружку, и из нее ему на руки лилась кровь – густая, холодная и пахнущая мясной лавкой. А потом во рту был вкус этой крови – вовсе не соленый, какой-то приторный. Нечай давился сгустками, отплевывался, кашлял, отчего лицо и рубаха перепачкались в крови. Помнил Нечай еще, как Гаврила возносил хулу богу, и тут он к нему присоединился и даже превзошел – Нечаю к тому времени стало весело.
Потир летел ему навстречу сам, будто его нес невидимка. И серебряная ложка, зачерпнув отвратительно пахнущего содержимого, сама впорхнула в раскрытый рот. Его на самом деле стошнило, но никого это не взволновало и не смутило.
Голые руки обвили его шею сзади, Нечай оглянулся и увидел только белесый дым вокруг. Но руки щекотали его тело: таких откровенных ласк он никогда не пробовал. Стыд мешался с вожделением, и вожделение быстро взяло верх. Машкины губы услаждали ему такие места, о которых с женщинами и говорить неловко, и Нечай не сразу понял, что он тоже голый. Он забыл, что вокруг него множество людей, он тискал Машку, но то и дело ловил вместо нее белесый дым, который продолжал нежить его тело таким наслаждением, что сводило скулы и выгибалась спина. И наслаждение это растягивалось в часы – бесконечные часы похотливой, разнузданной страсти, перед которой померкли все его представления о бесстыдстве. Призраки, сплетенные из белесого дыма, окружили его хороводом, их длинные, вытянутые руки скользили по коже, размазывая по ней кровь теленка, шершавые языки слизывали ее широкими, долгими мановениями, их огромные, теплые губы втягивали в себя его плоть, и он плавился внутри этого хоровода, как свечное сало, и плакал от блаженства, и хохотал от восторга.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
