Одри закрыла глаза и, вглядываясь в прижатое расцвечивание черно-белых огней — неизъяснимой тайны замыкания в собственном теле, как суррогата настоящего одиночества среди чувствительных механических и человеческих душ, пыталась разобраться в усталых заклинаниях безымянного солдата. Когда-то и кто-то презирал пушечное мясо плоских битв, примитивной концепции двумерной стратегии и тупого оружия, за которым сила оказывалась лишь кинетикой порохового взрыва или ядерным ластиком неуправляемых мутаций. Сейчас это бы звучало гордо, словно разбуженный титан действительно нуждался в шевелении живой пищи, в стройных рядах завшивевших вояк, в грязи и утомлении длительной войны за условные линии на условных картах.
— …первая колонна… вторая колонна… пятая колонна… атакующие рейдеры… глюоны… машины пространства… беженцы…
Неразборчивое бормотание погруженного в проклятие языка человека. Старание, усердное старание разогнуть алогичность действительности в упорядоченную линию следствий и причин или, хотя бы, в извращенную логику тотального уничтожения. И без этих жалких слов она впитывала в себя, восстанавливала собирающийся механизм, титановые клинья и огневые колья, готовые вскрыть червивый орех планетоида, вылущить его, вытряхнуть всех червей и крыс в пустоту кристаллизованной вечности. Общение утомляло. Присутствие ничтожества забавляло, как забавляют предписания и инструкции, которым и цены-то нет в мире под Крышкой.
— Я еще ничего не решила, — грозно сказала Одри. — Я еще ничего не решила.
Вот так вам, заумные и занудливые стратеги, жалкие подпорки к полноте женской диалектики, магической глубине загадочных переживаний и капризов, которые лишь отражают предвечную и убогую гармонию Хрустальной Сферы, еще не готовой к ампутации. Вот правильное слово! Вот удобный путь за тот край готовящейся битвы.
— Даме, — склонился невидимый и безымянный, касаясь кончиками пальцев подлокотника ее кресла, — Штаб передает, что Луна нанесла удары по Трое. Хвала великим, что их воля изменила геометрию Япетуса…
Одри готова была погладить лысый череп этого отчаянного мяса, но передумала, зажав желание в кулаке поднятой руки. Не стоит им умирать от счастья, если мир договоренностей нарушен уже не ими. Верное словечко оказывалось кратким предвидением всеобщей судьбы, чувствительной точкой зарождающегося смерча, тайфуна, огненной спирали, в которую войдут и исчезнут тысячи и тысячи ненужных вещей. Ей чудился сквозь пелену будущего невыносимый жар исходящих из рук потоков огней, захлестывающих узкое доказательство ошибочной моральной теоремы, сладкое нарушение устоев и законов в объятиях порочного величия. Она еще грезила в неуюте стальных стен, но ядовитая голубизна гиганта затапливала полумрак, выбрасывая темных змей в подтопленные черным углы, оконечности концентрации любой слабости, неуверенности, любви.
— Я еще здесь, Даме, — подал свой ненужный голос чужак чужих видений, избранная жертва спускового механизма избиения малых сил.
— Мир поэтических страстей великого анонима, — открыла Одри глаза и позволила себе улыбнуться. — Каверны и кратеры забытых знаменитостей, выдуманный мир под выдуманным небом… Как можно сожалеть о разлитой краске и истлевшей бумаге? Слова, слова, слова.
— Даме беспокоится? — как-то непохоже по-человечески вопросил посетитель. Ошибочные нотки симболонов и семем, онтология персональной непонятности, вырожденной загадки разрушающейся пирамиды, залога отлаженности тактики дозволенных несовершенств. И вновь возможна слабость под фальшью разъяренной Крышки.
— Я не за разрушение, я за обновление.
Смыслы гасились в зомбированной голове пушечного или утилизационного мяса, извращались, кастрировались в пользу лживой чистоты и простоты близкого неба. Что толку разбрасывать откровения тому, чья участь в лучшем случае — позабавить королеву, возвести ее к отчаянному пределу растворения в Ойкумене, в особый фокус волшебства и могущества, за которыми и крылись не счастье для всех даром, а жестокая цена за уничтожение миллиона других вероятностей более худших из миров. Никто бы не отметил сущность связи между физиологией и вселенной, пусть и ужатой до размеров орбиты Прозерпины. Дело вновь оказывалось не в размерах, а в человеческом хотенье, желании, морали, которым не было опоры в Обитаемости, как не было под фирмаментом места человеку.
— Мы ждем распоряжений, Даме, — вот лучший выход из метафизики подлинных смыслов, пределов оперирования основами категорий в невообразимой сложности человечности. Ритуал всегда оказывался сильнее свежести внезапного взгляда на обыденность. Их ли вина в муравьиной ограниченности? Они слишком жестко привязаны к реальному ужасу полыхающей Трои, взбудораженного Япетуса, выплескивающего цунами на Побережье и Черный континент. Им видится еще одна неважная иллюзия втыкающихся в атмосферу огненных игл, каменных обломков парализованной Луны — жалкой пешки, возомнившей себя ферзем в уже проигранной партии.
Оставить в неведении? Объяснить чудо изменчивости жертвенным быкам Изиды? Указать на предзнаменования медленно, но уверенно и непреодолимо расширяющегося некрополя — концентрированной эссенции боли и страха, волшебного эликсира успешной войны? Не испугаться их веры в предательства и снизойти до Откровения величественного смысла звучащей гармонии Хрустальной Сферы?
Ключ постижения прятался в глубинах Оберона, она чуяла его приближение, заглушаемое вонью разложения и распада, зашумляемое молитвенными стонами миллионов адептов невыносимых культов, страждущих небесного пришествия концентрирующихся огней в еле заметном небе Громовой Луны. Как вечная змея, неумолимой силой изломанная в бесконечный, перетянутый замкнутый круг, в бессилии кусающая собственный хвост, впрыскивая яд в нечувствительное тело, след судьбы протягивался через грани могучих реальностей, не устоявших без таинственных сил, стертых в человеческих душах. Она вполне верила в частые мгновения внезапной отчужденности пепельной жизни, дарованного могущества, избравшего мистицизм ничтожной и презренной натуры в роли последней омеги обороны, за которой расширялась бездна. В нее верили, на нее надеялись. Извращенная Троя сгорала в пожарах и содрогалась от безумного воя небесных камней, величественно сгорающих в стигматах ада, выпадая черным пеплом и жидким огнем на веселые кварталы континента. Зуб за око, требовали великие, пора перестать бояться небесной механики и гармонии, следует переписать ноты и заменить инструменты.
Ничтожество сошлось с ничтожеством. Мелкая душа и несчетная сумма нулей недостойных духовной субстанции. Люди-машины, суетящиеся в глубине промороженных пород. Слишком просто залить кишение трупных червей раскаленным сургучом ядерного напалма, заклясть оживленный труп вековечными муками, взирая с высоты на расходящиеся круги магмы, извергаемой проснувшимся ядром. Это было бы эстетичнее и прекраснее, великие бы хлопали в ладоши и вгрызались стальными зубами в прелести своих рабынь. Но зов оказывался непреодолим за тем краем бесконечности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
