Ничтожество сошлось с ничтожеством. Мелкая душа и несчетная сумма нулей недостойных духовной субстанции. Люди-машины, суетящиеся в глубине промороженных пород. Слишком просто залить кишение трупных червей раскаленным сургучом ядерного напалма, заклясть оживленный труп вековечными муками, взирая с высоты на расходящиеся круги магмы, извергаемой проснувшимся ядром. Это было бы эстетичнее и прекраснее, великие бы хлопали в ладоши и вгрызались стальными зубами в прелести своих рабынь. Но зов оказывался непреодолим за тем краем бесконечности.
— Я отменяю атаку, — можно с наслаждением вслушиваться в магизм изменчивой реальности и послушности опасной машины, распределенной в узком слое гравитационной шубы распластанного планетоида. — Приготовиться к высадке десанта. Выберите самый большой клоповник и очистите его к моему прибытию.
— Да, Даме.
— Мне понравилось, — внезапно развеселилась Одри. — Я кое-что придумала. Мне понравилось.
— Я повинуюсь, Даме.
Хамоватое ничтожество? Муравей-воин, неспособный к спариванию, зато удобный в боях, где пот и кровь смешиваются в возбуждающую смесь невероятного эликсира смертельного экстаза, той тайны врат, где самцы необдуманно и невинно владели отмычкой, грубым инструментом, впаянным в контекст вселенского апокрифа, прямо указующего на пришествие блудницы? Бессмысленно резонировать в напряженную пустоту, и Одри слегка склонила голову, поддаваясь соблазну мазнуть оформленное ничто застенчивостью и цинизмом. Обученность спасла безымянного на крохотный шаг, незаметный сдвиг, убирающий его со смертельной линии похотливой приязни, а во тьме все еще расцветали бутоны прибывающих рейдеров — хищных птиц мгновенной гибели. Граненые, кристаллические тела, наполненные злостью распада, протиснувшиеся сквозь ноль Хрустальной Сферы — издевательскую иронию конечного мира — в пустой комок первичного бульона квантовой экзотики, нащупывали прочную связь со своей королевой, выпадая из прагматизма боевых заданий, учебных тактик и опыта в непререкаемое повиновение тайной гармонии наплывающей смерти.
Кто еще не верит в могущество знаков? В непостижимый механизм трансляции воли, богоподобного творения отягощенной материи и боли, рождения и гибели, движения и пустоты, обиды и радости, всего континуума спрессованного спектра человеческих деяний и импульсов бессознательного духа, нежной улитки, приказывающей и распоряжающейся в духоте под расцвеченной глупо Крышкой? Одри страшно вклинилась в расчерченную пиктограмму, задохнулась, искупая и отражая рождение жестокости, не проложенной волшебством мертвых бомб, а — непосредственной, прямой, скрытой лишь за забралами масок и плюющейся сталью.
Масштабы времени пересекались, смешивались и примирялись в невозможности восприятия геологических эпох и досадных мгновений личной физиологии, химизма радости и тоскливой ностальгии. Причуды видений наступали тяжелым прибоем и неповоротливые тела грузовиков в окружении рейдеров, выжигающих огненные дыры партизанской обороны, срывались к воплощенной поверхности забытых драм, как переполненные яйцами муравьиные царицы припадая к разъемам грязных пещер и извергая внутрь нескончаемые волны голодной смерти.
Свинец заливался в промозглый холод душных лабиринтов, напичканных непреднамеренными ловушками рвущихся коммуникаций, выгорающих электростанций, испаряющихся озер жидкого кислорода — долгожданной пищи тлеющих пожаров. Распухали пятнистые облака взрывов, разлагая нищету в мелкий прах пустоты, без примет достоинства и памяти, анонимный песок под ногами десантников, теснящих убогость боевых машин и трескучих роботов в провалы титановых шахт, вбрасывая лохматую механику ржавой надежды на беззащитные головы слепых кротов, взывающих к апокалипсису внезапного света.
Все новые и новые титановые камни порождали медленно расступающиеся круги смерти, сметая грязь и слизь в каверны забытья. Острые ножи когерентного огня вскрывали мрачные задворки скопления продажных сил, новоделов ужасных монстров — жуткой явленности шизофрении Ойкумены, и все тот же ненавистный поток температур испарял крылатых людей, сонливых бабочек, многоголовых змей извращенной похоти бесцветного мира. Но где-то в рыхлой обороне растревоженного осиного гнезда, среди безглазых и неповоротливых личинок копился тайный узел сопротивления — случайный сбой узаконенной программы, озверевший страх индуцируемого безумия, налипающий ком прижатых к ледяной расщелине людей, вскочивших волей и насмешкой судьбы на мучительную иглу наркотика мысли, проснувшиеся под низкими сводами в очистительной купели горящих озер, выбитых из тисков толпы в одиночество скоротечного товарищества.
Так рождаются забываемые легенды и поддерживаются древние архетипы осажденной пещеры — вечный сюжет навязчивого повторения, слабое эхо стремления к чистоте и прекрасному, измятому идеалу эстетики разума и стойкости на закате мира, на пороге коллапса в подлинную точку невозмутимых эгрегоров. Словно бог очнулся в своем нежелании всемогущества, искалеченный и оскопленный творец тягостной слепоты образа и подобия, решив гасить звезды душ в странном плане таинственных преданий, легком намеке на значимость, на штрих движения к совершенству прочь от горечи разрушаемых эйдосов, забывших стремление к проявлению, беседе и становлению.
Давление силы формировало очаг температур, в котором безжалостно переплавлялся социальный кристалл древней иерархии и аморальности, где взрывная реакция сознания вывернула обман и старчество в обращенную подлинность истинных ценностей, воззвав под Крышку то редчайшее мгновение настоящего чуда — жалости и поддержки у животных, вырывающих собрата из пасти крокодила не ради стаи, равнодушной к потерям и обретениям, но ради самих себя, ради неподвластного движения вечности и спасения пусть изуродованных, но все-таки сердец и душ.
Одри слушала и чувствовала эту долгожданную легкость, облегчение взгромоздившейся на плечи Крышки, которую удерживали, вернее — пытались удержать энергия боли, взрывов, мучений, отчаяния, всех жутких эмоций разрезаемых тел, но которая, оказывается, подчинялась иным сторонам тьмы, которая превращалась в меон, границу движения — бесконечность свободы ждущей вселенной, света, готового проникнуть в запертую, полутемную и мрачную комнату.
— Кто они?
Офицер затих, сверяясь с записями:
— Точно не установлено, Даме. Отбросы. Мятежники. Сумасшедшие. Это не регулярные войска. Случайные партизаны…
— Готовьте посадку. Мятеж подавить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
