Не смей умирать! Не смей! Я погибну, если ты уйдешь. Слышишь? Ты обещал… ты обещал мне, - горячие слезы обжигали щеки. – Ты обещал, что я вернусь туда, где я счастлива. Не бросай меня, Генрих! Молю, не бросай! – я растирала его руки, дышала на них, но понимала, что единственный мой шанс – это лечь к нему без одежды и попробовать согреть.
Рыдая, я нерешительно разделась до рубашки, помедлила, но пришлось снять и ее тоже. Оставшись голой, сгорая от стыда, легла к Генриху под одеяло. Мне было жарко, холод его кожи сначала остудил меня, а потом я даже стала замерзать.
Каковы шансы, что завтра я проснусь с мертвецом? Очень большие.
Я обняла короля крепче, смелее, забросила свою ногу на его здоровое бедро, натянула одеяло на нас и, плача, уткнулась ему в шею носом. Пот Генриха оказался приятным на запах: древесный и чуть мускусный. Я представила, как мой пот проникает вместе с моим теплом и слезами ему под кожу и очищает его тело от яда. По-моему, это была моя последняя мысль. Пригревшись, я просто уснула, измученная страхами и переживаниями.
А разбудил меня мягкий утренний свет. Я лежала с закрытыми глазами, еще в плену сна, когда почувствовала, как кто-то обнимает меня за спину. Я прислушалась. Определенно. На моей спине лежала чья-то теплая рука. Я услышала чужое дыхание рядом. Генрих жив!
И похоже, он проснулся: взял мою руку, лежавшую на его груди. Я замерла, не открывая глаз. И через мгновение почувствовала прикосновение к запястью его губ.
От внезапно пробежавшей по телу острой волне удовольствия я вздрогнула. Король тут же вернул мою кисть обратно.
- Эллен…
Я приподнялась, посмотрела на его лицо: исхудавший, осунувшийся, с кругами под глазами, но живой… Расплакалась, потерлась лбом о его щеку. Он был мягкий и теплый. И это было счастье.
- Я испугалась вчера. Думала, ты умрешь. Ты был ледяной. Пришлось…
Он провел пальцами по моему виску, заправил прядь за ухо. Я покраснела, вспомнив, что на мне вообще ничего нет.
- Спасибо. Я улетал куда-то… далеко… сквозь черноту… и позади был только пожар, потом холод, а впереди свет. А потом вдруг стало тепло повсюду, и я не знал, лететь ли мне на свет. И мне сказали… - он задумался. – Не помню, кто.
- Что сказали? – я вдруг поняла, что он умирал, описанное им сильно смахивало на то, что описывают пациенты при клинической смерти.
- Сказали, что там, позади, ты меня зовешь. Но я могу пойти на свет и меня там тоже ждут. Я вдруг пошел назад, к теплу. Твоему теплу.
Я продолжала лить слезы счастья, боясь шевельнуться.
- Генрих, я испугалась. Не знала, что делать. Ты умирал. Я просто… Я очень испугалась.
- И спасла меня… - его губы вдруг разошлись в робкой улыбке.
- Генрих, - испуганно всхлипнула я, широко распахнув глаза. – Ты улыбаешься!
- Еще не до конца пришел в себя, видимо.
Я фыркнула.
- И шутишь… ну, точно не до конца. Погоди, я должна одеться, как-то неприлично…
- Что жена лежит на муже?
- Да, ты точно не в себе. Шутки из тебя так и сыпятся…
В этот момент дверь открылась, и я испуганно нырнула под одеяло.
- Ваше величество…
Выглянув из-под одеяла, я увидела онемевшего от удивления камердинера короля. Старик замер при виде совершенно здорового короля и явно голой королевы.
Но в следующую секунду он вдруг радостно завопил:
- Ваше величество! Живы!!! Живы!!! Счастье-то какое! Ваше величество!
- Люций, я разделяю вашу радость, но велите накрыть завтрак и оставьте нас минут на десять, королева не одета, - мягко сказал король.
- Я могу пригласить ее…
- Не надо! Я сама! – опередила я его, пока не сбежались на крики другие придворные. – Дверь, Люций, умоляю!
Генрих бросил на меня насмешливый взгляд.
- Она сама. Идите вон, прошу вас. И никому ни слова. Нам нужно время.
Когда камердинер, ликуя гораздо тише, вышел, Генрих тяжело вздохнул.
- Теперь доказать отсутствие консумации брака будет сложнее.
Я осторожно отодвинулась от него, завернувшись в одеяло, и попыталась нащупать свою рубашку на полу.
- Не волнуйся. Любой лекарь может подтвердить, что ничего не было. После осмотра.
Я, наконец, нашла рубашку и продела в нее голову, лежа под одеялом.
Когда я посмотрела в сторону притихшего Генриха, я увидела на его лице выражение глубочайшего потрясения.
- Что? – спросила я, нахмурившись.
- Ты девственница? Но я слышал, что в том мире… что там обычно уже до свадьбы…
Я отвернулась, чтобы скрыть смех, и продела одну руку в рукав рубашки. Надо же, что именно новость о моей невинности спровоцировала Генриха на проявление эмоций. Кем же он меня считал до этого, что так поражен?
- Но я-то из этого мира. И, пожалуй, это единственное, что я хотела соблюсти. Сама не знаю, почему. Но он согласился ждать. И я ему за это благодарна.
Я села на постели, повернувшись к нему спиной, продела вторую руку в рубашку и стала опускать ее, но в этот момент он коснулся моей правой лопатки.
- У тебя здесь шрам…
Прикосновение было болезненным и приятным одновременно. Я даже вздрогнула.
- Прости, - он отдернул руку.
- Нет, ничего.
Я встала, поправляя рубашку, повернулась к нему, увидела, что одеяло прикрывает только то, что ниже пояса, обнажая его широкую грудь и отвела взгляд. По крайней мере, черных вен не было видно. Нашла верхнее и нижнее платье, оделась. Потом села на кровать.
- Это отец… - вдруг призналась я, не поворачиваясь к Генриху. – Он однажды не стал дожидаться розог. Ударил хлыстом. Забыл, что хлыст с крючками. И вспорол мне кожу. Это единственный шрам от всех его бесконечных наказаний, который лекарям не удалось залечить.
Обида душила меня, и тут сильные руки Генриха обняли меня за плечи, я развернулась и уткнулась ему в грудь. Я понимала, что нам нельзя сближаться, что это ненормально, но я пережила сильное потрясение из-за Генриха, его выздоровление оглушило меня не меньше, чем его угасание. Он стал теперь для меня совсем другим, более близким, чем просто союзник. Он стал мне как друг.
- Ты очень храбрая девочка. Любая на твоем месте сдалась бы. А ты продолжала бороться. Ты такая храбрая и смелая, я восхищаюсь тобой. Ты даже за меня
