привносил дополнительное ощущение домашнего уюта.
— Тебе нравится? — допытывался Луи.
«Неплохо, но слишком просторно», — подумала Симона без всякого энтузиазма.
Эдит крепче взялась за крестик. Она прикрыла веки и прочитала молитву святой Терезе, надеясь, что все делает правильно.
— Мы остаемся здесь.
Когда она открыла глаза, то почувствовала, как из-под ее ресниц появляется слеза и медленно скатывается по щеке.
Ни Симона, ни Луи не проронили ни слова.
— А как же Ив? — спросила Симона уже позже, когда они с Эдит проводили их первый вечер в новой гостиной. По окнам барабанил дождь, а ветер стонал в дымоходе. Пока Эдит открывала бутылку вина, Симона растопила камин. Но порыв ветра вновь погасил огонь.
Руки Эдит, державшие штопор, слегка задрожали.
— Я приняла решение, которое уже какое-то время жгло мне сердце. С Ивом все кончено, Момона, я ему больше не нужна.
— Но он знает, что ты сегодня вернулась. Он будет ждать тебя в «Альсине».
— Да. Вероятно. Тогда он позвонит Деди и спросит, где я остановилась. Я общалась с ней по телефону из Страсбурга и попросила передать, что я не хочу с ним говорить.
Пробка выворачивалась из бутылки тяжелее, чем она ожидала. Когда Эдит наконец налила вино в бокалы, она почувствовала себя совершенно измученной.
— Но ты должна объясниться с Ивом, — настаивала Симона. — Ты же не можешь оставить его в неведении…
— Я была бы тебе очень благодарна, если бы ты не начинала каждую фразу с «но», — прервала ее Эдит и поспешно опрокинула содержимое бокала себе в горло.
В следующий момент она пожалела, что так накинулась на подругу. Она снова поставила бокал, подошла к камину и присела рядом с Симоной на корточки.
— Что же я ему скажу. Момона? — вздохнула она. — Что мне лучше уйти, пока в нас еще есть любовь? Я уверена, Ив не поймет того, что нужно иметь мужество расстаться, пока люди все еще любят друг друга. Прежде чем будет разрушено то, что между ними было. Иначе они начнут ненавидеть друг друга или останутся вместе из жалости. Это было бы ужасно.
Она вслушивалась в звуки собственного голоса, будто ей нужно было убедить себя в собственных словах.
Симона некоторое время молчала. Она снова и снова чиркала спичкой, но ветер, врывавшийся в каминную трубу, задувал огонь раз за разом. В какой-то момент она опустила руки и прямо взглянула в полные печали глаза Эдит.
— Что ты будешь делать, когда он придет сюда?
Мысль о том, что она может снова увидеться с Ивом и усомниться в правильности своего решения, заставила Эдит застыть на месте.
— Зачем ему это делать? У него даже адреса нет.
— Лулу ему скажет…
— Я пригрозила Лулу увольнением, если он сообщит Иву, где я нахожусь.
— Он скажет ему, Малышка. Рано или поздно. В таких вопросах мужчины заодно. И если ты хочешь знать, почему Ив будет тебя искать, то скажу тебе: он это сделает, потому что он мужчина. Потому что он хороший человек. Вдруг ты забыла об этом. А, ну да, ты ж его давно не видела.
— Прекрати, — прошипела Эдит, — сарказм тебе не идет.
Около полуночи раздался звонок в дверь. Эдит и Симона сидели в спальне, завернувшись в пледы. Они не спали, для Эдит было еще слишком рано.
— Не открывай! — предупредила Эдит. Ее сердце билось так же громко, как дождь, который все еще барабанил по окнам.
«Почему такое тяжелое сердце может так быстро биться?» — подумала она.
Симона грустно посмотрела на нее и промолчала. Колокольчик продолжал звенеть, звон прерывался ударами кулаков в дверь.
— Эдит! — закричал Ив так громко, что его голос эхом разнесся по всему дому, от чердака до подвала. Он пронесся через все уголки квартиры на первом этаже и, как стрела, угодил в самую душу Эдит. — Открывай! Я знаю, что ты там, Эдит! — Эти слова звучали словно мольбы утопающего о помощи.
Она подняла руки и заткнула пальцами уши. Напрасно. По ее щекам текли слезы. Она сунула голову под подушку, надеясь заглушить не только его голос, но и все воспоминания о нем. Это были счастливые воспоминания. Слишком счастливые. Ее жизнь переливалась оттенками розового, пока розовый цвет не превратился в уродливо серый. Эдит слышала, будто сквозь пелену, как Ив кричал ей что-то. Она чувствовала руку Симоны, ласково гладившую ее по спине. И это продолжалось до тех пор, пока она не поняла, что рыдает от отчаяния.
— Я не хочу видеть его, Момона. Встретиться с ним было бы неправильно, ведь я не хочу быть с ним вместе, как раньше. Пожалуйста, пожалуйста, проследи, чтобы он ушел. Мне больно, что он так переживает. Если он не уйдет прямо сейчас, я не выдержу.
Она не знала, сколько прошло времени. Его стук и крик, ее боль. В какой-то момент он успокоился, потом наступила тишина.
ЭПИЛОГ
1947
«Гимн любви»
Я ни о чем не жалею.
Эдит Пиаф
Нью-Йорк
Первое разочарование от своего визита в Америку Эдит испытала уже на корабле.
При заходе в порт Нью-Йорка в тот октябрьский день она, как и все остальные пассажиры первого класса, поспешила на палубу. Ей говорили, что вид на статую Свободы прекрасен. Это был один из многих моментов в пятидневном морском путешествии, когда она пожалела, что Симона осталась в Париже. Статуя Свободы была подарком Соединенным Штатам Америки от французского народа. Получается, что это был подарок и от Эдит, и от ее подруги, хотя в те времена их еще, конечно, не было на свете. Но ликования своих попутчиков Эдит не разделяла. Выбравшись из постели ранним утром и повязав на голову платок для защиты от ветра, она стояла у перил и не находила повода для восторга. Более того, открывшееся ее взору зрелище она находила ничем не примечательным. Торчащий из моря колосс был намного меньше, чем она ожидала. Почему этим так восхищаются? Эйфелева башня впечатляет намного больше.
Вполне можно было остаться в постели.
Ее недовольство статуей Свободы, должно быть, стало предзнаменованием неудачи всего путешествия по Америке, прошедшего настолько плохо, что хуже и быть не могло.
Прошло буквально несколько дней с ее приезда, а она уже рассорилась с музыкантами, которые должны были разогревать публику. Некоторое время ее сопровождала группа молодых французов, которые называли себя «Спутниками шансона». Эти неблагодарные юнцы
