– То, что на полуночи? Большое? – Безрод встал из-за весла.
– Нет, другое. Найти его трудно, – больно узко. – Гюст почесал затылок, сбив шапку на нос. – Ищешь всякий раз, будто живчик на теле умирающего. И проскочишь, не заметишь.
– Много выгадаем?
– За полдня поручусь.
– А узнаешь?
– Помирать стану – весельный ход от парусного отличу вслепую.
Сивый подумал и кивнул.
– Ищи.
Гюст положил граппр на полночь. Безрод со светочем спустился в трюм. Кругом уже давно открытое море, позади спокойная губа, волны подросли. Как там старик? Не укачало, не замутило? В груде рухляди, зарывшись в меха по самые глаза, лежал Тычок. Укачало все же старого. Даже глаза закрыл. Сивый подошел поближе и замер. Укачало, да как-то странно. Лежит, калачиком свернулся, руки под щеку положил, губы надул. Спит. Да похрапывает. Разве не улыбается, хотя… Безрод отбросил медвежью шубу. Так и есть! Улыбается. Спит, похрапывает, да улыбается. И качка ему не в тягость, и скрип деревянных ребер Улльги не помеха. Погиб в Тычке мореход. Старый ни разу не был в море, однако судьбы не избежать. На склоне лет все-таки вышел. Если суждено вымокнуть в морской воде, – хоть разок, а вымокнешь. Сивый осторожно укрыл несчитанных годов мужичка шубой. Пусть спит. Брюхо заурчит, сам вскочит. Солнце вошло в полдень. На море распогодилось, ветрище разметал облака. Скоро бросят весла и пойдут на одном только на парусе. Гюст будет искать течение. – А что, оттнир, хороша ли жена? – заговорщицки подмигнув остальным, повел Щелк. – Довольно хороша. – Гюст не отрывал глаз от пенного следа под кормилом. – Широка ли душа, – продолжал Щелк. – Сердце велико? – Не отнять. – Гюст поднял глаза. – Ну да, оторвался ты от жены, а разве найдешь крохотное течение после такой бабы? Улльга закачался на волнах, – так его раскачал дружный гогот. Вои бросили грести и повисли на веслах. Падали со скамей и катались по проходу от носу до кормы. Гюст и сам не сдержал улыбки, лишь представил себе мощный живчик на широченной груди жены, и против того – неуловимое дыхание течения. Да, можно и промахнуться. Даже Тычок проснулся. Разбудили старика. Вылез из трюма заспанный, глаза трет, ничего не понимает. Стонут, по палубе валяются, корчатся. Неужели ранены? А где враги? И болью не пахнет. А когда уразумел, что к чему, едва обратно не свалился. Расхохотался прямо на ступенях из трюма на палубу.
– Суши весла! – крикнул Гюст. Теперь все внимание на море, на пену под кормой да на собственное нутро. Стихли разговоры и смешки, кормщика больше не отвлекали пустяками. Что называется, шли наощупь. – А чем тебе большое течение не угодило? – тихо прошелестел Безрод.
Гюст, не отнимая глаз от пены под кормой, помедлил и ответил: – Есть и большое. И на том течении мы выиграем день против нашей половины. Но его знают все. Лихой народ скачет на спине большого течения, как вы, бояны, на лошадях. Сивый задумчиво кивнул. Вот и думай, воевода, ломай голову.
День перевалил за середину, солнце пошло вниз, когда впередсмотрящий крикнул: – Парус! Идет с полуночи. К левому борту на четверти! Безрод мигом перекинулся на левый борт. По косой с полуночи-запада споро шел граппр. Пока далеко, но если оба корабля пойдут по-прежнему, к концу дня стукнутся бортами. Сивый оглянулся на воев. Те, что помоложе, воспряли, чуть к мечам не бросились. Глаза загорелись. А зря.
– Клади Улльгу строго на восток, – бросил Безрод Гюсту и повернулся к горячим головам. Те замерли с раскрытыми ртами. Усмехнулся. – А кто у нас поутру мерз? – Поршень зяб! – громыхнул Рядяша. – Иди к ним, встань рядом, – Сивый кивнул Поршню на молодых дружинных, воодушевленных возможной схваткой. – Может быть, оттаешь. Так и полыхают, чисто костры. – Неужели побежим, точно зайцы? – процедил сквозь зубы Вороток. Он влился в дружину совсем недавно, и жажда напоить меч вражеской кровью изрядно туманила голову. – Нам бы морковью хрустеть, а не мясо есть! – Тебе нужно дойти до Торжища Великого, а не бросаться на первого встречного, – ухмыльнулся Безрод. – А надо будет – побегаем.
Вороток и остальная молодежь нахмурились. – Тот не бегает, кто не умеет. А мы умеем. – Вои постарше даже рассмеялись, не зло так, по-доброму. Вороток сотоварищи молча наливались краской, а зубами скрипели так, что, наверное, было слышно на морском дне. – Да наш воевода просто боится! – наконец воскликнул Вороток, хлопая себя по бедрам. Парня прорвало, вся дурь наружу полезла. – Да гляньте же, вои, наш воевода просто боится! – Ясно, боюсь. – Безрод пожал плечами. – Не дурак ведь. – Против полуночника встать – это не безоружного Корягу ножом кромсать! – гневливый Вороток упер дрожащий палец Сивому в грудь.
Вои за спиной Безрода напряглись. Воистину дурной язык хуже острого меча. – Да, не ножом, – Сивый почесал затылок. – Мечом. Двумя мечами. – Я так и знал! Сначала думал, поклеп, – так нет же! – Вороток, растопырив пальцы, с перекошенным от злости лицом, рванулся к Безроду. – Удавлю гадину! Безрод, выбросив руки в стороны, сдержал воев за спиной. Вороток одним рывком перемахнул к воеводе через скамью, сомкнул пальцы на шее и сдавил, что было мочи. За Корягу, за Дергуня, за Взмета, за всех несправедливо порванных сивым. Глухой ропот бил воздух за спиной Безрода, но растопыренные руки сдерживали парней. Молодой и пылкий Вороток давил изо всех бездумных сил, и казалось молодцу, что с равным успехом можно выжимать воду из камня. Пальцы едва не отнялись, мослы заскрипели. Сивый поднял плечи, пригнул голову и стал точно вкопанный. Так и замерли, – один давил, второй не отшагнул с места ни на шаг. Гюст по-прежнему держался за кормило и лишь краем глаза косился на безобразную свару. Все молодым неймется, всюду надо влезть, сунуть нос. – А ты меч возьми, – прохрипел Безрод и ухмыльнулся, как смог.
Жуткой вышла эта ухмылка. Оскаленный рот, страшные рубцы, и только серые глаза горели холодом на багровом лице. Вороток ощерился, руки начали уставать. Но за меч ухватиться – предать себя позору, удавить грозился, а не выходит. И никто ведь не мешает. О-о-о, боги! Вороток взревел и стиснул пальцы на шее Безрода из последних сил. Руки корчами свело, и ведь не получилось ухватить чисто – плечи мешают. Сивый покачнулся, но устоял, а Вороток завыл. Руки свело так, что за сердце ухватило. Оторвался, осел на доски, страшно захрипел, забил ладонями о скамью. – Отпускай! – Скамья гудела под градом ударов. – Отпускай! Безрод шатался, но стоял, тряс космами и глубоко дышал. Как пошло дыхание, глаза заволокло цветным маревом, голова кругом заходила, едва за борт не сверзился. – Разомните его, – хрипнул Сивый назад и кивнул на молодца. – Да не шибко.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
