– Кто?
– Вой.
Жичиха дар речи потеряла. Только кивнула. Веди.
– А как замуж выйдешь, Тычка с собой заберу.
Она кивнула. Если будет свадьба – забирай.
– Днями просватаю. Вот присягнет князю, и просватаю.
Тычок, сказать просто сиял – половину утаить. Едва дырку в скамье не провертел тощим задом.
Князь объявил пленным просто, кто хочет остаться – оставайся. Присягни на крови, и оставайся. Тринадцать полуночников, кого на островах ничто не держало, решили остаться. Отвада недовольно морщился. Это ж надо, тринадцать! Хоть пореши тринадцатого! Позади довольный стоял Чаян. Боярин сиял, как полуденное солнце. А как понесла Зарянка, едва не летал старый. Ну и что, что тринадцать? Кому злосчастья, а Отваде-зятю удачи прибудет с нечетной дюжиной!
– Вихры пригладь! – буркнул недовольный Перегуж. И присягнуть не успел, а ты ходи, сватай, ровно своего!
– Не ершись, воевода. Корни пустит – спину тебе подопрет.
– Если пустит! – рявкнул воевода, и незаметно для урсбюнна заговорщицки подмигнул Безроду. – Не убив глухаря, уж перья щиплем. Переживет годик, там и видно станет.
Урсбюнн замедлил шаг, тяжело сглотнул.
– Дура баба. Не просто так в девках засиделась. Да и чему дивиться? До сих пор Глубочень ходит, на тень косится. Бабища-то норовом крутища! Ровно в битву провожаю. Не стризновать бы!
Жених помрачнел, на лицо набежала тень, закусил ус, чуть с шага не сбился.
– Уже и назад не сдашь. Неудобно. Ждет, как никак. – Перед самым порогом Перегуж почесал затылок. Подмигнул Безроду. – Эх, была не была! Семи смертям бывать, одной не миновать!
Урсбюнн замер. Он часом не ошибся с выбором? Воевода говорит, за невестой битые есть?
Жичиха сама встречала сватовство. Низко, в пояс поклонилась Перегужу, Безроду, бросила косой взгляд им за спину, выглядывая своего нареченного. И обмерла. Никого не увидела. А где жених? Неужели попятного дал? Воевода и Безрод переглянулись, раздались в стороны, и глазам невесты предстал будущий муж. Ростом… Короче Безрода на полголовы, за Перегужем и вовсе не видать. Жичиха вдохнула и забыла выдохнуть. Замерла пред сватовством горой, и возмущенная душа расперла грудь, ровно кузнечный мех.
– Прошу гости дорогие, – отчеканила невеста сквозь зубы.
Помнится, мама говорила «стерпится-слюбится». Ой, мама, с этим, кажется, не стерпится и не слюбится! Но делать нечего, уж замуж невтерпеж. Впрочем, Безрод говорил, будто этот недомерок всамделишный боец. В сече не последним был, если выжил. Видать, боги телесную мощь ему на дух сменяли. Может быть, в нем духа на двоих заключено? Вон, глазами зыркает, ровно огнями жжет. Ой, бедная ты мамкина дочка!
За столом урсбюнн помалкивал, просто слушал, как сватовство идет. Жичиха все косилась на полуночника, а ему казалось, что невеста мало не облизывается. Но, кажется, баба добрая. Настоящая жена вою.
– Мы купцы, у тебя товар, – умасливал Тычка Перегуж. Тычок смешно делал озабоченный вид. Единственный мужчина в доме, ему и сидеть во главе стола. И сговаривать красную девку тоже ему. – У тебя утица, у нас селезень.
«Утица» смерила «селезня» с ног до головы, презрительно фыркнула и нарочито отвернулась. «Селезень» будто окаменел, лишь крепче стиснул зубы.
– А люб ли тебе, Жиченька, ясный сокол? – ехидно улыбаясь, вопрошал Тычок.
– Люб! – Таким «люб» только к злым богам и посылать.
Сказала – будто гром ударил. И глазами так сверкнула, что рыжему храбрецу стало не по себе. Так страшно было только перед первой битвой.
– Ну, вот и ладушки! – поднялся с чарой Перегуж. – А по осени и свадебку сыгра…
– Нет уж! – Хозяйка встала из-за стола, а ложки, плошки, чары так и заходили ходуном. – Теперь же! Чтобы при живой невесте жених в сарае жил?
Перегуж выразительно посмотрел на урсбюнна и глубоко вздохнул. Дескать, не враг погнал, сам того хотел. Сватовство засобиралось восвояси. С порожной чарой вышел в сени Тычок. Весело подмигнул Безроду. Сивый в ответ ухмыльнулся.
– Доброго пути, сватовство почтенное, – подал старик чару Перегужу.
– А вам счастливо оставаться. – Воевода пригубил первым, передал Безроду.
– Дверь открытой не держи, счастье не упускай. – Сивый осушил чару, плеснул в угол долю избяного, остальное в небо – Ратнику.
Гюст возвращался в сарай смурной, хмурил брови, тревожными предчувствиями был полон по самую макушку. Хмурился-хмурился, а у самых ворот расхохотался.
Свадьбу сыграли днями. Выкуп за жену урсбюнн дал поистине щедрый – все что было. Отдал за жену золотое обручье, серебряный перстень, а косу выкупил за боевой нож с золотой рукоятью. Дружинные приняли Гюста, на свадьбе пели песни, плясали. Сивый глядел на них и ухмылялся. Прошла зима, а парни постарели, будто на полжизни. Помудрели. Давно ли невиновному отказали в правде, и давно ли беспояс в сечу водил? Судьба порой такое учудит… Все под богами ходят.
Был князь, поднял чару за счастье молодых. Удивлялся, дескать, не успел присягнуть, а уже корнями пророс в новую землю. Поглядел на Жичиху, укутанную с ног до головы, съехидничал, мол, теперь ясно, куда корни пустил. От дружного хохота едва крышу не снесло. Безрод усмехнулся. Показалось, будто под покрывалом что-то блеснуло. Может быть, молодая искры из глаз мечет? А еще Отвада пожелал, чтобы теми корешками прирастала дружина. Жичиха шумно выдохнула под своим покрывалом. От всеобщего хохота едва светочи не задуло.
Безрод сидел на заднем дворе. Тычок быстро умаялся, от радости был сам не свой. напился в два счета. Сивый увел балагура к Вишене отсыпаться, благо изба большая, не стеснит. Сам же пришел на задний двор, сел на свое бревно. Вот и все. Теперь дело осталось за ладьями. Как только будут готовы, лягут под киль холодные волны, а паруса надует ветер. Не сегодня-завтра примет ладьи синее море. По-прежнему беспояс, меч приходится в руке носить. Отвада то грустит, то веселится. Грустен, потому, что «сын» уходит, веселится, потому что сын приходит. Ох, доля-долюшка, шутишь так, что сердце останавливается, а помирать ведешь – в груди песня играется! Просидел на бревне до самого утра, зарю встретил. В груди бушевало – все равно не уснул бы.
Оттниры вовсю готовили ладьи. Одна радость осталась – повозиться с граппрами. Конопатили, смолили, красили.
Тычку собраться – только подпоясаться. Все Тычково уместилось в махоньком узелке. Старик поглядывал на море, а глаза слезой туманились. Больше не таскал на торгу – люди сами давали. Спросили как-то:
– Сбыл с рук Жичиху, а, Тычок?
Хитрец присел подле, и горемычно так покачал головой.
– Негоже смеяться, люди добрые. Тяжко ей нынче.
– Ей? Не путаешь? Может быть, ему?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
