Брауне?
— Слышал ли я о нем! Да благословит вас Господь, его жизнь в моем сундучке в Чарльз-Тауне, я читал ее многим цветным людям. Они просто боготворят Джона Брауна. Просто скажите, что вы его друг, и любой раб расцелует ваши ноги, если вы позволите ему. Они считают, что если бы он только был жив сейчас, он был бы королем. Как его боялись белые люди! Это было в воскресенье утром. Я прислуживал за столом в Миллс-Хауз, в Чарльз-Тауне. За столом завтракала леди из Массачусетса. «Джон, — говорит она, — я хочу увидеть негритянскую церковь. Какая самая лучшая?» «Сегодня не получится, миссус», — сказал я ей. «Почему же нет?» — «Потому что м-р Джон Браун поднял восстание в Вирджинии, и сегодня никто не пускает негров на улицу». «Что ж, — говорит она, — им бы лучше позаботиться, чтобы церкви для белых не закрылись».
Этот действительно, по-настоящему, хорошо воспитанный и разумный беглый раб, будучи приведенный к Макклеллану, очень ясно и скромно отвечал на все вопросы о численности и организации армии мятежников. В конце беседы он с тревогой спросил:
— Генерал, вы ведь не вернете меня назад, не так ли?
— Да, — ответил Макклеллан с улыбкой. — Полагаю, я это сделаю.
— Я надеюсь, вы не сделаете этого, генерал (очень серьезно), я пришел к вам за помощью, и я надеюсь, что вы этого не сделаете.
— Ну, тогда, Джон, ты можешь либо остаться с армией, если хочешь, или поехать туда, куда тебе угодно. Никто и никогда не сможет снова сделать тебя рабом.
— Да благословит вас Бог, генерал! Я верил, вы меня не выгоните. Вы лучший друг, который когда-либо у меня был. Я никогда не забуду вас, до самой смерти.
Боливарские высоты, 25-е октября
— Вид, открывающийся с гор у Харперс-Ферри, — сказал Томас Джефферсон, — стоит путешествия по Атлантике.
Давайте попробуем получить такое удовольствие немного попроще, взойдя на Мэрилендские высоты. Сегодня воздух свеж и приятен. Это сезон, когда:
«… мороз
Готовит путь зиме,
Когда осень, задумчиво уходит,
И с нею тихие деньки;
И лето снова думает вернуться,
Чтобы вновь взглянуть на горы и долины,
Пересчитать готовые снопы,
И убедиться в том,
Что урожай богатым получился»[137].
На полпути до вершины, вы даете своей лошади возможность отдохнуть, и сами отдыхаете среди бутылкообразных дальгренов, уверенно убивающих с 35-ти сотен ярдов и способных бросить свой снаряд на три с половиной мили, черных и внушительных парротов, с их железными затворами и блестящих бронзовых гаубиц. Вдали, достижимый только пешим, длинный земляной бруствер, где две наши роты отразили атаку полка южан. Какой же высоты должен был достичь вал войны, если его брызги долетели до самых горных вершин! Здесь, на самом ее пике, находится открытая палатка Сигнального Корпуса. На ней табличка:
«ИНСТРУМЕНТОВ НЕ ТРОГАТЬ, ВОПРОСОВ НЕ ЗАДАВАТЬ!»
Внутри два наблюдателя через стационарные бинокли смотрят на отдаленные высоты и периодически сообщают — «45», «169», «81,» etc., а третий их записывает. Каждое число — это буква, слог или сокращенное слово.
Глядя через длинную трубу на одну из семи сигнальных станций, находящуюся от четырех до двадцати миль отсюда, вы видите белый флаг с нарисованной на нем какой-то черной фигурой. Он поднимается — несколько махов вправо, столько же влево. Затем появляется другой флаг, и так они по очереди сменяют друг друга.
Таким образом на расстояние передается от одного до трех слов в минуту. Сигнальщик медленно читает вам прибывшее издалека сообщение: «Двести — кавалеристов — мятежников — везут — сюда — по — дороге — из — Чарльз-Тауна — пушку», и на это уходит пять минут. Пять миль — это немного, но сообщения могут быть отправлены и на двадцать миль. Сигнальный корпус идет впереди — он выполняет очень важную работу. Несколько сигнальщиков были убиты, несколько получили ранения.
Вы сейчас на самом пике Блу-Ридж, на 4 000 футов выше уровня моря, и на 1 000 футов выше Потомака.
По тропинке, по которой вы пришли сюда, идет пони. На спине пони — негр. На голове негра — ведро с водой. Далее — мул, везущий мешок с кофе и два бочонка с водой. Так сюда доставляется провизия. Ранним утром вы имели возможность любоваться только безбрежным морем холодного белого тумана. Теперь — вы видите все вокруг в радиусе двадцати миль так же хорошо, как свой сад с крыши собственного дома.
Вы видите серебряной ниточкой убегающий вдаль Потомак, время от времени исчезающий за кустарниками, скалами и островами. У ваших ног лежит Плизант-Вэлли — гигантский каньон — на две мили пропахавший горы. В нем полно лагерей, белых палаточных городков и пушек. Вы видите уютные домики, большие и хорошо заполненные амбары, краснокирпичные мельницы, соломенно-желтые поля, засеянные кукурузой, темные лесистые холмы, зеленые луга, многокрасочные сады и маленький искристый ручеек. Туманная дымка дополняет этот горный пейзаж, а легкий ветерок словно поет вместе с Уиттьером:
«Но терпелив и тих Природы нрав,
Она свои обеты выполняет,
Хоть буйство зелени и многоцветье трав
Дыханье жаркой битвы обвевает.
И все же в эти золотые дни
Счастливых фермеров она не забывает,
Плодами — самоцветами Земли
Своей рукой их щедро одаряет»[138].
Вы видите полки на строевом смотре, длинные темно-синие шеренги и ярко сияющие штыки. Поступает команда разойтись, шеренги превращаются в ротные колонны, и в движении к своим квартирам, они похожи на чудовищных допотопных и тысяченогих рептилий.
А на вершине далекого холма, у кромки леса, в центре палаточного городка находится штаб-квартира Бернсайда. Через увеличительное стекло вы видите перед ней солдата, чье честолюбие все же имеет предел. Он дважды отказался стать главнокомандующим всей армии. Вон он — Бернсайд, любимец солдат, в синей рубашке, вязаном жакете и кавалерийских сапогах — с откровенным, мужественным лицом и смеющимися глазами.
Под вашими ногами и Боливарские Высоты, увенчанные палатками Кауча — выцветшие от долгой службы — словно тусклый весенний лед. Вы видите причудливый старый городок Харперс-Ферри и блики Потомака — золотистые при закатном свете — деревья и скалы, отражающиеся в его сонном лице.
Солнце садится, и по мере того, как вы медленно идете вниз, тускнеет красота
