- Да ты поэт.
- Это они поэты... были.
За первым сожженным авто открылось второе, третье. Издалека их легко было принять за очередные пеньки, но вблизи детали становились узнаваемы. Тэк-с, тэк-с — щелкал хронометр, а в памяти всплывали уже подзабытые названия: «Москвич», «Лада Гранта», «Форд Фокус», «копеечка». Несколько десятков обгоревших машин по обе стороны от дороги, некоторые почти целиком утонули в земле.
- Вот почему так долго губерские нас, пейзан, не трогали. Мясо само шло к ним в руки. Как и мы теперь.
Я содрогнулся. Дорога жизни? Дорога смерти... Дорога в никуда, из одного Ада в другой. Вспомнились отец, мать... Как и миллионы других, батя тоже сгинул на какой-то дороге, откликнувшись на зов Войны. Ему терять, как он считал, уже было нечего — мамке повезло оказаться в числе тех, кого накрыло первой волной, в городе, а я уже был взрослый и жил отдельно, с Янкой. Влившись в какой-то стихийный, вооруженный дрекольем отряд, отец отправился в поход на Запад — и ушел навсегда. Когда-нибудь и я так же уйду и не вернусь. Вопрос лишь в том, будет ли кому продолжить мой путь. И надо ли?..
Штырь приметил у обочины пару зеленоватых стеблей, присел, сорвал и отправил их в рот. Потом посмотрел на меня снизу вверх.
- Асфальт теплый.
- Губеровские?..
- Кто ж еще?
- Значит, выезжали.
- Только до моста не доехали.
Авто на ходу остались только у Губера и его нелюдей. Равно как и топливо, и оружие — ушлые ребята подсуетились, сгребли все что можно, пока остальные, вроде меня и Янки, просто старались выжить. В открытом бою шансов одолеть их не было, что могут ножи и топоры против ружей и пистолетов? Поэтому, когда губеровские выезжали за мост, мои охотники сами становились легкой добычей. За зиму мы потеряли пятерых, двое умерли от болезней и холода, прочих забрали губеровские. Вот и сидел наш отряд за насыпью у поворота уже неделю. Ждали своего шанса в засаде.
- Что их могло остановить?
- Не знаю. Соляра кончилась, поломалось что?.. Поищем следы.
Я вытер вспотевшие ладони о штаны и достал нож. Глянул в сторону бетонки, потом назад, оценил расстояния. Если вдруг Губер и его бригада появятся, придется быстро рвать когти обратно за периметр. Им, конечно, никто не сможет помешать продолжать гонку и за мостом, но там все-таки ландштафт другой, местность холмистая, поваленные деревья, много укрытий. А главное — там наши. Здесь же как на ладони, и если мы со Штырем видим отсюда стены губеровского имения, то, понятно, и оттуда нас тоже легко приметить.
- Что-то твоя затея пойти сюда на разведку уже не кажется мне удачной.
- Тише! Слышишь?
- Да.
Я боялся услышать звук ревущих моторов, но вместо этого до ушей донесся... плач? Точно, плачь! Или даже скорее — тихое поскуливание. Тоненький вой можно было бы принять за злые шутки гулящего ветра, если бы в этих краях после Войны еще жил ветер. И если бы вой не прерывался время от времени всхлипами.
Женский голос... Детский. Сухие щелчки хронометра ударили в виски колокольным звоном. Откуда эти стоны? Я глянул на Штыря — смешно, я и забыл, что он умеет шевелить ушами. В детстве это было просто забавой и вызывало зависть, а сейчас, когда он вслушивался и мочка уха извивалась дождевым червяком, выглядело пугающе, придавая и без того не сильно приятному облику напарника совсем уж нечеловеческий, упыриный вид.
- Там, - кивнул Штырь в сторону, где останки авто громоздились небольшой кучей. За свалкой этой обнаружилась воронка — след от снаряда. На другой стороне воронки стоял джип, покрытый толстым слоем грязи, но практически нетронутый, если не считать битых стекол и фар.
А на дне ямы плакала лишенная ног девочка.
На вид ей было лет десять-двенадцать. Кожа настолько бледная, что, казалось, почти светится под слоем грязи и пыли. Драное бесцветное платье с едва заметным узором — цветочки походили на ползающих по телу ребенка пауков. Она лежала на спине, раскинув в стороны ослабшие тонкие руки и стянутые у ран тряпичными жгутами культи, словно распятая. И, хотя лицо было обращено к нам, девочка меня и Штыря не видела — тот, кто бросил ее на дно воронки, перед этим не только отсек несчастной ноги выше колен, но и глаза выколол.
- Ты думаешь о том же, о чем и я?
- Вань... это же ребенок.
- Мясо есть мясо, - сглотнув слюну, ответил голосом моего бывшего друга Царь Голод.
Штырь начал спускаться вниз, я последовал за ним, пытаясь утихомирить взбесившийся перезвон у себя в голове. Она все равно не жилец, с такими-то ранами... Первую помощь у нас есть кому оказать — вон, та же Янка медсестрой работала, кое-что умеет. Но здесь нужна больница, палата, наркоз — а все это давно превратилось в прах и пустыню, как и весь город. Со дна этой ямы девчонке уже не выкарабкаться. Хотя... У нее отняли ноги, но ведь зачем-то озаботились, чтобы перевязать раны?..
Озарение пришло ко мне слишком поздно. Мы поняли, что допустили роковую ошибку, услышав, как хлопнула дверца джипа у нас над головами.
- Стой, где стоишь, - хохотнули сверху. Из машины выбралось трое: два здоровенных амбала в кожаных косухах, с ружьями, а между ними еще один — толстый, седовласый, в черном, давно не глаженном костюме-двойке, когда-то дорогих туфлях и белой, расстегнутой на груди рубашке.
Губер улыбался.
- Рыпнетесь — и будете собирать свои тощие задницы по кусочкам. Нож, топор — на землю.
«Мясо» у наших ног затихло — девочка потеряла сознание. Глядя на нее и слыша шаги спускающихся к нам бандитов, я подумал о своих ребятах, оставшихся за мостом. И о Янке. Как она теперь, без меня?..
- Такая примитивная ловушка. Так глупо попасться. Гос-споди...
- Господь здесь больше не живет, - ответил возникший перед глазами здоровяк и ударил прикладом ружья меня в лоб.
Тэк-с, тэк-с. Хронометр тикает. Тэк-с, тэк-с. Никогда бы не подумал, что проклятые щелчки, годами не дававшие мне спать по ночам, станут для меня сродни биению сердца, послужат сигналом о том, что я еще жив.
Сначала появились они, потом — запах. Стылый, терпкий, солоноватый запах крови и пота. В последнюю очередь вернулось зрение, хотя, оглядевшись (движение вызвало серию болезненных вспышек в голове), я поначалу мало что смог рассмотреть. Темно. Во тьме проступали смутные очертания, позволившие понять, что нахожусь я в небольшом помещении или узкой, похожей на пенал комнате. И нахожусь я тут не один — рядом со мной, на расстоянии вытянутой руки сидел спиной к стене, понурив плешивую голову и вытянув длинные палки-ноги, Штырь. Напротив нас, в трех метрах — другая стена, по правую руку — третья, а в углу стоит стол или, может быть, верстак, а под ним валяется что-то округлое, черное, смахивающее на бублик размером с большую собаку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
