Точнее, вертолет.
Эта мысль родилась у энтузиастов технического прогресса как раз в те дни, когда разбилась Светочка.
Мне тогда, с помощью Федотова, едва удалось образумить этих оголтелых. Я, помнится, написал служебную записку по этому поводу – огласка неизбежна, а выигрыш нулевой».
« … история двигалась вперед семимильными шагами.
За это время Шахт успел выйти из тюрьмы * (сноска: 2 сентября 1948 года),
29 августа 1949 года на Семипалатинском полигоне прошло успешное испытание первой советской атомной бомбы.
1 октября того же была провозглашена Китайская Народная Республика, а 7 октября объявлено о создании Германской Демократической Республики.
Все эти события поменяли вектор распространения влияния в мире с западного направления на восточное, а я продолжал гнать пустышку с Гессом».
« …Кому в конце сороковых годов, после успешного испытания отечественной атомной бомбы, мог понадобится такой списанный человеческий инвентарь как Рудольф Гесс? Что он мог рассказать интересного, когда немецкие камрады создали «первое в мире германское государство рабочих и крестьян», а китайские товарищи выгнали своих собственных реакционеров с материка и вышли на побережье Желтого моря?
« …в тот самый момент, когда на стороне прогрессивных сил сплотился миллиард бойцов за дело рабочего класса, я продолжал околачиваться в Берлине».
« …возможно, Берия держал меня подальше от Москвы, потому что я слишком близко прикоснулся к Ротте? Человеку в пенсне позарез нужно было наглухо прикрыть свою игру с Боровом. Мне дали всего несколько дней на похороны, потом вновь вернули в Берлин.
Зачем?
« …В Москву меня окончательно вызвали осенью 1951 года после того как в июле арестовали Абакумова. Там мне сообщили – возня с Гессом была окончательно закрыта. Дело будет списано в архив.
Лучше поздно, чем никогда».
« …Первый раунд Берия выиграл, но проиграл во втором, причем тоже нокаутом. Ему припомнили все и тут же пустили пулю в лоб».
* * *
« …об этом вспоминаю по памяти.
Полгода назад вышел на свободу. Без пенсии, лишенный звания и наград, пораженный в правах. Это означает, что меня как бывшего бериевца нигде не принимают на работу.
Осталось только в дворники податься…
Попытался отыскать своего бывшего начальника, но к тому моменту Федотова *(сноска: В 1956 г. оду, после XX съезда КПСС и разоблачения культа личности Сталина генерал–лейтенант Федотов был «сослан» в Высшую школу КГБ на должность заместителя начальника редакционно–издательского отдела. Примечательно, что гонения на Федотова, обвиненного в участии в массовых репрессиях, происходили в тот момент, когда председателем КГБ СССР был не кто иной, как Иван Серов. Однако для Федотова это был не самый худший вариант, если вспомнить об участи его сослуживцев Павла Судоплатова и Наума Эйтингона (заместитель Судоплатова), которых приговорили к многолетнему тюремному заключению, или Павла Фитина, не говоря уже о расстрелянных Викторе Абакумове и Соломоне Мильштейне.
«Добили» Федотова три года спустя, когда руководителем КГБ был назначен бывший первый секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Шелепин, поспешивший очистить Комитет от генералитета сталинский эпохи. Федотова разжаловали, исключили из партии и уволили из органов госбезопасности «по несоответствию занимаемой должности», при этом сохранили награды и, главное, пенсию, приняв во внимание необходимость содержать и кормить несовершеннолетнюю дочь.
Изгнанный с Лубянки и отлученный от дела, которому он посвятил всю жизнь, тяжело больной Петр Васильевич Федотов скончался в 1963 году.) уже не было в живых. Его тоже выгнали со службы, лишили звания. Хорошо, что пенсию сохранили по причине необходимости в одиночку воспитывать малолетнюю дочь.
К кому пойти, где искать поддержку?
Лаврентий давно покоился в могиле. Абакумов еще раньше сыграл в ящик. Павел Судоплатов тянул лямку во Владимирской тюрьме.
Уехать за границу, в Дюссельдорф к приемному внуку? Как‑то я получил весточку от Петьки – приезжай, мол, дед, без тебя скучно, империалисты заели.
Кто меня выпустит?!
Решил обратиться в Фитину, тоже лишенному генеральского звания и выброшенному из органов. Все, что ему разрешили, это заведовать фотоателье в Союзе советских обществ дружбы в Москве.
Родина щедро отблагодарила его.
Встречались мы редко, о прошлом старались не вспоминать. Однажды, на мою вскользь брошенную фразу «за что боролись?», – он дал дельный совет.
— А ты, Николай Михайлович, рискни и расскажи, за что боролись. Легче станет. Василевский с Горским, например, переводят детективчики, один с французского, другой с английского. Кое‑кто при поддержке Ильина строчит роман за романом и все о подвигах советских разведчиков в тылу врага. Кто‑то воспевает пламенных революционерах, кто‑то семью Ильича. Другие тоже что‑то корябают в том же духе и в столах прячут. О чем пишут, не знаю. Я к ним в стол не заглядывал.
Я решил воспользоваться его советом, и для начала постарался по памяти восстановить все, что могло бы потребоваться во время этой работы. Поспрашивал кое–кого о том, о сем. Скоро меня вызвали кое–куда и предупредили – Трущев, держи язык за зубами! Я попытался объяснить, что пишу о Согласии, о том, как трудно бывает отыскать к нему путь. В инстанции ответили – вот о согласии сколько угодно, а еще лучше, если кто‑то другой, более сознательный товарищ, прочитал бы твои воспоминания.
А пенсию вернете?
Пенсию, ты, Трущев, просрал, потакая бериевским преступлениям, так что извини…
Вот и договорились.
Теперь сообрази, соавтор, какую ответственность ты взвалил на свои плечи. Со своей стороны я сделал все, чтобы никто из сознательных товарищей не смог бы отыскать все использованные мной документы или составить цельную картину, а ты обязан.
Ищи, да обрящешь. Поверь, приятель, Согласие с самим собой – это не мало. Это даже очень много. Не обращай внимания на вопли – что за вранье! Кому нужны эти сталинские перепевы?! Пенсии лишили? Поделом ему, бериевскому сатрапу! Поделом этому псу, охранявшему режим!..
Я всегда знал цену Петробычу, Лаврентию, Абакумову и многим других. Не о них идет речь. С точки зрения согласия, перед лицом правды у всех равные права, и только это соображение толкает меня к столу. Пишу, что вспомнилось, что жжет до сих пор, чему нельзя сгинуть во мраке.
А ты никак не можешь сосчитать, сколько будет дважды два!
Четыре, дружище!!! Все, что не так, от лукавого.
Бери пример с Нильса Бора, Заратустры, Вольфа Мессинга и дядьки их Сен–Жермена. Не поддавайся «измам», гони взашей « сти».
« …Такие дела, дружище, но хватит о грустном. Мы‑то с тобой живы! Нас рано списывать в запас, так что соберись с силами. Вот еще просьба – отыщи на Котляковском в самом дальнем углу могилку. Когда найдешь, сам поймешь, что такое Согласие и с чем его едят…»
* * *
Приложения
По многу раз я перебирал оставшиеся, не вошедшие в воспоминания Трущева материалы – никак не мог решить, что с ними делать?
Их было чуть–чуть – обрывки абзацев, отдельные выписки, цитаты из каких‑то сверхсекретных документов, несколько писем к жене, в которых он утешал Таню после смерти дочери. В тощей папке также помещались несколько «Приложений». Я до сих пор сомневаюсь, стоило ли включать их в мемуар?
Если только ради Согласия?..
Это его жизнь, его надежда.
Я не могу отказать ветерану в праве на реабилитацию. Если он настаивал, чтобы эти «Приложения» вошли в текст, пусть так и будет.
Приложение 1
Выдержка из воспоминаний Уинстона Черчилля «Вторая мировая война», за которые он в 1953 году получил Нобелевскую премию.
Глава III. «Блиц и антиблиц в 1941 году. Гесс»
«В субботу 11 мая я проводил конец недели в Дитчли. После обеда мне сообщили о сильном налете на Лондон. Я был бессилен сделать что‑либо, а потому продолжал смотреть комический фильм с участием братьев Маркс, который показывали мои хозяева. Я дважды выходил справиться о налете, и каждый раз мне говорили, что он носит очень ожесточенный характер, Веселый фильм продолжался, и я был рад, что он отвлекал мое внимание. Вдруг мой секретарь сообщил, что меня вызывает по телефону из Шотландии герцог Гамильтон. Герцог был моим личным другом, но я не мог себе представить, что у него может быть ко мне дело, которое не подождало бы до утра. Однако он настаивал, заявляя, что речь идет о деле государственной важности. Я попросил Брэкена узнать, что он хочет мне сообщить.
Через несколько минут тот вернулся со следующими словами:
