– Качество медицинской помощи при оказании ее больному Савченко признано комиссией неудовлетворительным. Анна Петровна, зафиксируйте это в протоколе заседания. Номер карты, дату, ФИО больного, основные факты нарушений, – раздраженно подсказал начмед явно растерявшейся Костенко.
«Ничего, подрастешь, нахватаешься», – зло подумал врач. «Какие твои годы, еще не один КЭК будет впереди, и не одного еще сгноите хором, мразь…»
Время тянулось долго. Начмед деловито поднимал одну карту за другой, увлеченно придирался к каждой строчке, выискивая то тут, то там огрехи, за которые моментально цеплялся; Лисовский, по мере сил своих, когда дело касалось организационных и дисциплинарных вопросов, подавал голос, добавляя во все растущий протокол жуткие факты о небрежно написанном рецепте на наркотики, посторонним разговорам по рации (слышал, видно, ночную беседу с Костенко), задержках обслуживания вызовов (скромно молчал, конечно, о небольшой собственной реформе в диспетчерской), грубом отношении к начальству и открытом выражении недовольства руководством (Беридзе снова поморщился, слушая во второй раз, но уже более детально, подробности их беседы в кабинете старшего врача) и о прочих страшных вещах, ужасающе порочащих Степана, и очерняющих его белый халат до цвета мелены[71]. Витюк кивал, хмыкал, довольно кивал и то и дело давал распоряжения взопревшей уже старшей занести очередной такой факт в протокол. Словом, дело было на мази. Александров даже не пытался отругиваться, молча слушая бесконечную обвинительную речь, разбавленную полными ложной патетики негодующими вскриками Лисовского и ахами Костенко, внимательно наблюдая за пылинками, танцующими в солнечном луче, весело бившем в окно конференц-комнаты и нагревавшем дерматиновые спинки стульев. Машинально он положил руку на обивку – она была приятно теплой. «Хорошая сегодня погода», – отвлеченно подумал врач. «На рыбалку бы сейчас… или с Надюшей в кино, давно же звала». Идея неплохая – вот уволят, и можно сразу идти. Все равно, спешить-то уже будет некуда. Больных детей вот только жаль – останется зона работы подстанции без детского реаниматолога. А двое коллег его смены точно бы не решились бы на трахеотомию при том же ложном крупе. Мысль лениво перепрыгнула к утреннему вызову – как там, интересно, задыхавшийся Лешка, не дал ли повтора приступа? Хотя, не должен, по идее – полечили адекватно, хоть вразрез со столь любимыми глаголющей сейчас троицей «Стандартами». Там, точно Ира напомнила, пульмикорт указан… тоже, идиотизм очередной. Препарат этот показан при бронхиальной астме, про круп в аннотации ни слова, более того, в импортной литературе вообще косо поглядывают на ингаляционные гормоны. А, плевать. Кстати, и за это, вероятно, тоже сегодня нагоняй получить придется, да ладно уж, утопающему дождик не помеха, нагоняем больше, нагоняем меньше…
В дверь конференц-комнаты внезапно раздался громкий стук, прерывая гулкий голос начмеда, увлеченно разносящего очередную карту. Лисовский вздрогнул всем телом, испуганно вскинулся. Степан криво улыбнулся – действительно, кто посмел? Прерывать и.о. самого большого начальника всея «Скорой» – табу! Может, дверью ошиблись? Но стук повторился, уверенный, сильный, словно стучал не сотрудник, осведомленный, что за дверью замерло перед прыжком начальство, готовое растерзать наглеца. Лис стрельнул глазами на начмеда – тот едва заметно кивнул.
– Войдите, – прерывающимся от трусливой ярости голосом произнес заведующий.
Злосчастная дверь распахнулась, впуская в комнату… отца мальчика Леши. Степан даже протер глаза, не веря. А еще не верят, что мысль материальна!
– О, ну точно тут, – радостно произнес тот, шелестя большим пакетом, который нес в руках. – Водителя вашего встретил, сказал, что здесь найду.
– Мужчина, потрудитесь объяснить, кто вы и что вам нужно? – раздался голос Лисовского.
– Да я к врачу пришел, – спокойно ответил отец. – Он мне сына ночью спас. Тогда я на нервах был, ни «спасибо», ни «извините» – по-свински все как-то вышло. Вот теперь приехал, надо же человека отблагодарить.
Лицо Витюка было словно высечено из мрамора – ни единого мимического движения, да и цвет подходящий. Зато по ненавистной физиономии Лиса разлилась сочная гиперемия, с особым акцентом на щеках и лбу.
– Ребенок как, не беспокоил больше? – невозмутимо спросил Степан, обмениваясь с пришедшим рукопожатием. Тот приложил руку к сердцу – точнее, к дорогому кашемировому пальто, в которое был одет.
– Да, слава Богу, отвезли утром в инфекцию, все, как договорились. Там Игорек уже подъехал, мы все вопросы решили без проблем, он с главным поговорил, все как надо. Сейчас Лешку капают там, потом домой отпустят, сказали – Дианка с ним осталась, а я вот мотнуться к вам решил, пока время есть.
Троица за столом даже дышать перестала, поскольку помянутый всуе Игорек – а точнее Игорь Игоревич – был и являлся нынешним начальником Управления здравоохранения, а столь фамильярное употребление его имени подчеркивало гораздо более высокий статус вошедшего, чем это могло казаться с виду. Думаю, теперь-то уж Лис не пискнул бы даже, если бы папа в кашемире открыл бы дверь в конференц-комнату ногой.
– Вас похвалил, сказал, все правильно сделали… а вот нас, – мужчина слегка замялся, – а нас отругал, что сразу в больницу не поехали. Ну, ладно, жив пацан и то дело, а то я уж поседел совсем с ним. О, да чего я – перебил вас, наверное?
Витюк медленно помотал головой.
– Коллеги ваши?
– Товарищи по работе, – вежливо произнес Степан, борясь с желанием расхохотаться. – Мы тут по медицинской части беседовали.
– А, ну, молчу, влезать не буду. Вас как, простите?..
– Степан Андреевич, – внезапно раздался голос Беридзе. – Один из наших лучших педиатров.
Лисовский дернулся было протестующее, но осел под взглядом начмеда. Мужчина кивнул и водрузил пакет на соседний с Александровым стул. В нем что-то отчетливо булькнуло.
– Ну… спасибо вам, Степан Андреич, что могу еще сказать? От души, по-человечески… Тут так, мелочевка, нашкреб по магазинам что поприличнее – денег не предлагаю, как-то не лежит душа за ребенка бумагой благодарить. Лучше уж чем более приличным…
– Да бросьте вы! – мысленно Степан уже видел мельтешащие перед Витюком строчки приказов, угрожающих санкциями за вымогательство и получение взяток. – Я…
– Но, но! – повысил голос отец. – И слышать не хочу. Вы мне сына спасли – и что, хотите, чтобы я, как мурло последнее, кислым «спасибом» отделался? Берите, берите, я не обеднею. А вы, ребята, – он посмотрел на онемевшее начальство, – гордитесь тем, что с таким врачом работаете. Я, чего греха таить, вспылил малость, пока ждал – так он ни словом, понимаете… все быстро, четко, без суеты, спокойно. Мне бы так… да хотя, чего вам-то рассказываю, сами, наверно, лучше меня знаете?
– Знаем, – негромко сказал Нукзар.
– И я о том же, – засмеялся мужчина. – Ну, лады, извините, если перебил, пора за пацаном ехать. Доктор, – он снова стиснул руку Степана в крепком пожатии, – еще раз, от души! Будут какие проблемы – звоните, помогу без вопросов, там визитка моя, с телефоном, в пакете.
Краснота мгновенно покинула лик заведующего, уступив место мертвенной бледности.
– Непременно, – улыбнулся врач, с удовольствием наблюдая эволюцией цветовой гаммы на физиономии Лиса. – Жизнь, сами знаете, такая нестабильная…
– Точно. Ладно, бывайте, удачи вам.
Дверь за мужчиной закрылась. В комнате воцарилась гулкая тишина, чистоте и продолжительности которой позавидовала бы и минута молчания. Степан наблюдал за начальством, большим и малым, насмешливо, чуть презрительно щуря глаза. Витюк явно собирался прокомментировать произошедшее, но сдерживался – то ли не находил слов от негодования, то ли боялся, что непростой папа, шапочно знакомый с Игорьком, еще не ушел достаточно далеко.
Тишину прервал Степан.
– Вы меня извините, конечно, Андрей Витальевич. Говорили вы много, думаю, уже успели все сказать, что хотели, и даже больше, чем хотели. У меня уже глаза слипаются. Я все понимаю, работаем без права сна – но я уже отработал и сейчас, если вы не возражаете, желал бы своим правом воспользоваться.
