Дрова для дневного небольшого костра он отыскал около старой лиственницы, одиноко выросшей на каменистом склоне. Лиственница была старая, отмирали и высыхали ее нижние ветви, ветер сламывал их, и под лиственницей и чуть ниже по склону копился сушняк. После короткого купания солнце уже не казалось таким горячим, и Лахов не стал одеваться, чтобы сберечь кожу от ожогов, в одних плавках ходил за дровами, ладил костер, и ему казалось, что тело его, как губка, впитывает солнце, теплый ветер, запахи трав.
Обед он сварганил быстро, бросив в закипевшую воду добрую пригоршню вермишели и тушенку, сохранившуюся у него от каких-то давних запасов. Почти тотчас вскипел и второй котелок, предназначенный для чая, и Лахов сыпанул туда чуть ли не четверть пачки заварки, отставил котелок в сторону. Прозрачная байкальская вода начала окрашиваться в янтарный цвет, цвет быстро набрал силу и густоту. Можно было приступать к обеду, но Лахов все чего-то медлил, тянул время, будто ждал кого-то.
На следующий день Лахов запланировал рыбалку. Он достал из багажника одноместную резиновую лодку, осмотрел ее со всех сторон, ощупал прорезиненную ткань и остался доволен: лодка была старой, пожалуй, почти пятнадцатилетней давности, но еще выглядела вполне прилично и плавать на ней около берега, с известной оглядкой, было еще можно. Насос от лодки он забыл дома, а скорее всего, давно потерял, не заметив потери, а теперь прищлось накачивать лодку ртом. От частых и напряженных вдохов и выдохов закружилась голова и вспомнился забытый опыт: если уж пришлось так накачивать лодку, то не нужно ждать, когда мир поплывет перед глазами, почаще давать себе короткий отдых или уж, по крайней мере, не спешить.
Весь день Лахов слышал в долинке многошумный, сливающийся в единый хор перескрип кузнечиков, самой подходящей в это время года наживки, посчитал, что кузнечиков здесь прорва, и не спешил ими обзавестись, а когда уже под вечер пошел их ловить, оказалось, что кузнецы, утомившись за день, куда-то попрятались. С трудом отыскав с десяток затаившихся прыгунов, Лахов подумал, что на первый случай, на самую раннюю, на восходе солнца, рыбалку будет и этого достаточно, а там, когда прихлынет жаркий день и снова взбодрит кузнечиков на труды и песни, он причалит к берегу и наловит их сколько нужно.
В заботах о предстоящей рыбалке прошел остаток дня. Лахов собирался в поездку при большой спешке, на рыбалку в последние годы он выбирался крайне редко, от случая к случаю, все рыболовные снасти содержались в беспорядке, и теперь приходилось распутывать глубоководные настрои – системы из семи убывающих по весу грузил, – подбирать поплавки. Крупное, почти десятисантиметровое тело поплавка, вырезанное из пенопласта, должно быть так сбалансировано с грузилом, чтобы оно почти полностью скрывалось под водой и на поверхности оставался лишь тонкий и высокий стержень, с приметной нашлепкой наверху. Вот уж тогда даже самая слабая поклевка будет заметна.
И он жил уже предстоящей рыбалкой. Вечером, когда в долину опустились сумерки и на берегу стало как-то бесприютно и у Лакова даже появлялось острое желание взять и пойти к соседям – там поблескивал костерок, – он убедил себя, что лучше всего лечь спать пораньше и уже до восхода солнца быть на воде. Если бы нашлось еще какое дело, да его, дело, и можно было бы придумать, Лахов, не страдал бы так от одиночества, но заняться хоть чем-нибудь мешала темень, и он с радостью ухватился за мысль лечь спать. А потом спать – это тоже занятие. К тому же еще и привычное.
Лахов хоть и лег рано и уснул вроде быстро, а вот проспал, проснулся уже при солнце. Он бы спал еще, если бы не жара и духота. На ночлег Лахов устроился в машине, поднял все стекла и зашпилил их изнутри не столько от лихого человека, сколько по давней привычке, и оставил приоткрытыми лишь треугольнички поворотных стекол. Ночью спать было хорошо, и лишь когда солнце взошло над крутой горой, прикрывающей долину с северо-востока, и высветило долину, в закрытой машине стало душно и жарко. Лахов проснулся, открыл все стекла и лежал еще несколько минут, прогоняя сонную одурь и вытирая со лба липкий пот. Самое лучшее время для рыбалки было упущено, белый день давно вступил в свои права. Лахов вяло прошел к Байкалу, долго плескал себе в лицо холодной водой, вымывая остатки сна, а когда умылся и огляделся вокруг, то понял, что порыбачить еще вполне можно. Хоть и высоко солнце, но считай, что еще утро, да еще раннее, седьмой час всего. И все хорошо в мире: Байкал тихий и голубой, небо голубое, вся долинка цветет желтыми степными маками, в море плавают нерпы – их черные головы то и дело появляются над водой. Борта резиновой лодки ослабли, где-то сквозь потертую ткань проходил воздух, но все равно лодка еще могла держать человека на воде, и Лахов совсем пришел в хорошее настроение.
Он подкачал лодку, столкнул ее на воду и медленно поплыл от берега, с любопытством рассматривая дно, довольно круто уходящее вниз. Вначале шел крупный галечник, потом пошли зеленые космы подводных зарослей, и Лахов подумал, что никакой рыбалки здесь не получится, но полоса сплошной колышащейся зелени быстро кончилась, появились песчаные проплешины, занимавшие все больше и больше места, и Лахов успокоился. Он отплыл от берега совсем недалеко, может быть, метров на сорок дна уже почти не было видно, мешал отблеск от поверхности воды, да и глубина была уже немаленькой, и Лахов решил остановиться. Он привязал к камню, который должен был служить якорем, бечевку – плоский неокатанный камень с «талией» посредине он разыскал еще вчера – и опустил его за борт, ровными махами рук отмеряя стравливаемую в воду бечевку. Глубина получилась приличной, около двенадцати метров.
Отсюда, с моря, долинка выглядела еще более привлекательной: уютной и утайливой, укрытой от всех, кроме теплого юго-восточного ветра. Теперь Лахов еще раз убедился, что по берегу Байкала сюда не было дороги: крутые скальные прижимы с обеих сторон долины обрывались прямо в воду. Некоторые скалы, подточенные прибоем, были, казалось, готовы в любую минуту рухнуть в озеро. Да чего там – казалось! Вздрогнут горы вокруг Байкала от неуспокоившейся неистовой силы, таящейся в глубине земли, и тяжело осядет скала, опадет в воду каменным обвалом. Не эта скала, так другая. Иначе откуда взялись бы под каждым прижимом острые, еще не сточенные временем резцы надводных и подводных камней?
Пора было приступать к рыбалке. Не чувствуя ни азарта, ни даже волнения – в глубине души Лахов совсем не надеялся на успех, – он начал настраивать спиннинг. Измерил глубину, теперь уже тщательно – приманка должна плыть над самым дном, но не касаться его, – стал подбирать «муху». Лахов никак не мог взять в толк, почему при ловле хариуса на кузнечика очень желательно – да еще как желательно! – подобрать соответствующую по цвету «муху». Да эта «муха» и на «муху-то» не похожа: моточек шерстяной нитки. И уж казалось бы, чего естественней – на крючке самый натуральный, еще почти живой кузнечик, самая привычная по времени года пища, ан нет, еще и шерстяная «муха» желательна. Да еще соответствующего цвета, подбор которого зависит от погоды, от направления ветра, от атмосферного давления, от… и еще черт знает от чего. Вот и сидит рыбак, меняет «мух» по цвету, авось угадает, какая сегодня удачливой будет. Потому хороший рыбак в цветовых оттенках разбирается не хуже, чем иной живописец.
Лахов не долго маял себя с выбором «мухи», они были у него только двух цветов, бордовые и морковного цвета, и он выбрал бордовую. В дополнение к «мухе» он прицепил кузнечика и взмахнул спиннингом. Настрой из грузил и поплавка с легким всхлюпом упал недалеко от лодки, и леска потекла с барабана. Все-таки двенадцать метров – это двенадцать метров. Но вот леска, свободно протекавшая через поплавок, дошла до установленного ограничителя – обломка спички – и остановила свой бег.
А все-таки Лахову не удалось сбалансировать поплавок с грузилом, тяжелее, чем нужно, оказался груз и притопил поплавок до самой вершинки. Лахов подернул спиннинг на себя, поплавок показался над водой и снова притонул. «Придется снимать одну из дробин, и, похоже, что самую большую, верхнюю», – подумал Лахов, раздражаясь сам на себя, и стал сматывать леску. И вдруг почувствовал оттуда, из глубины, передавшийся по леске тупой толчок. На крючке сидел хариус. В этом уже не было никакого сомнения. Леса все больше и больше напрягалась, резала воду, и было видно, что хариус стремится уйти под лодку. У Лахова сачка не было, и пришлось рисковать, вываживая хариуса, но удача сегодня сопутствовала Лахову, и он довольно ловко перевалил рыбину в лодку. Хватанув открытыми жабрами воздух, хариус резко выгнул сильное тело в серебряную дугу, готовый спружинить телом, бросить себя за борт, и Лахов прижал рыбу к колышущемуся днищу лодки и ощутил ее упругую силу и прохладную чистоту.
