Не так давно Ася устроила в саду (они с мужем живут в доме моих родителей) пруд с водопадом и запустила туда редких рыб, на которых по ночам стали охотиться еноты. Ее муж окружил пруд электрической сеткой, но это не помогло. Тогда он купил духовое ружье, не помогло и оно. В конце концов еноты съели всех рыб. Затем появились цыплята, для которых был построен курятник, но цыплята стали гулять по дому (у Аси обычно все двери настежь) и гадить. Пришлось их отдать. Возник очередной попугай, одноглазый и старый, который так громко кричит, что мне приходится затыкать уши – днем он пребывает в гостиной. Иными словами, Асин животный мир всегда был связан с драмами.
Александра Альбина с попугаем Peoples (1978). Фото Martha Casanave
Несколько лет тому назад у нее сорвалась операция на колене в штате Колорадо: узнав, что ее старый пес Энзо при смерти, она немедленно вернулась домой. Энзо похоронили в горах к югу от Монтерея.
Еще в школе она целый семестр была волонтером в лос-анджелесском зоологическом саду, а после университета подрабатывала в имении знаменитого Хью Хефнера, основателя журнала «Плейбой», в котором был небольшой зоопарк; перед особняком вокруг фонтана всегда расхаживали красивейшие фазаны. Ася работала там помощницей смотрителя зоопарка; иногда она приносила домой обезьянок, нуждавшихся в особой заботе. В особняке Хефнера, где вечерами и ночами пировали (несколько раз она была приглашена, о чем смешно рассказывала), жили его сменявшие друг друга молодые жены и другие красотки; вставали там поздно. Однажды Ася получила разрешение привезти туда утром своего тогдашнего друга Марка и меня; кажется, с нами был еще Алик Жолковский. Кроме зверей и садов, мы видели первый этаж дома; конечно, он был роскошный, но главное, что мне запомнилось, – это прекрасная коллекция работ абстрактных экспрессионистов: Джексона Поллока, Марка Ротко и Франца Клайна.
Своей любовью к животным Ася напоминает мне Шульгиных всех трех поколений. Ведь у дяди Димы по обеденному столу расхаживала ворона, а у Пушка живут собаки и кошки, но ни у кого из них не было такого богатого звериного «репертуара», как у Аси. Когда я время от времени спрашиваю ее, почему она так любит животных, она неизменно отвечает: «Их любовь, в отличие от человеческой, безусловна».
C Энзо (2009)
* * *
Ася была знакома со многими русскими писателями. Первым был Вася Аксенов. Мы вместе съездили в ее любимый Диснейленд. Потом мы были там с Борисом Мессерером и Беллой Ахмадулиной; мне запомнилось, как в очереди на аттракционы та повторяла: «В России стоят в очередях, готовясь не только к этапу, но и за продуктами». Больше всего Асе нравился Лимонов, умевший находить с ней общий язык; она ему тоже нравилась – «наглостью и породистостью», как он написал. Ася не то чтобы наглая, но она не стесняется говорить то, что думает, и в некотором роде оригинал. Прошлым летом (2014), когда мы с ней были в Москве, она очень хотела повидаться с Эдиком, но сумела только поговорить с ним по телефону: оказалось, я не поняла, что его просьба перезвонить завтра не означала его неуверенность в нашей встрече, а была стандартной российской формулировкой. Он специально выстроил следующий день (Ася через день улетала) так, чтобы с нами встретиться, – вместо этого мы с Машей и Степой поехали в Переделкино, чтобы навестить могилу Вити Живова.
В 1980 году в Париже, когда мы втроем гуляли ночью, Асе захотелось бросить в Сену бутылку с запиской; Эдик нашел пустую бутылку из-под шампанского, они сочинили текст на трех языках, английском, русском и французском, и отправили его в реку. В одном из своих тюремных рассказов Лимонов об этом написал: «Увы, Асина записка заплыла куда-то в плохие воды. Она страдает тяжелейшей редкой болезнью и еле уворачивается от ее ударов. Пока уворачивается»[333].
Уже вдвоем с Асей мы пошли в тогда еще совсем новый Центр Помпиду, музей современного искусства. Рассматривая картины Пикассо, Ася вспомнила, как, посетив шестилетней девочкой кубистскую выставку, сама потом нарисовала кубистскую картину, на которой были изображены разъединенные девочка и ее вещи, то есть разбросаны во все стороны. Еще она сделала кубистский коллаж из газетных вырезок. (Вот он.) Но главное – ей понравился сам музей, действительно одно из самых оригинальных в архитектурном отношении постмодернистских зданий 1970-х годов – отчасти потому, что стоит в старом парижском квартале. Может быть, это первый архитектурный эксперимент такого рода в Европе.
Асин кубистский коллаж (1970)
Самым неудачным опытом общения Аси с русским писателем была встреча с Булатом Окуджавой весной 1979 года, когда тот провел несколько месяцев в Калифорнии. Ася не придумала ничего лучше, чем сказать, что ей не нравятся его песни, которые я часто слушала; нравились же ей Джим Моррисон (в Париже мы пошли разыскивать его могилу), Фрэнк Заппа, «Лед Зеппелин», «Роллинг Стоунз» и т. д. Мне было неловко, но она сказала, что думала. Булат меня уверял, что ее откровенность его обрадовала: «Наши дети обычно повторяют за родителями, что они любят мои песни» – а тут ему довелось услышать отзыв американского подростка со своими вкусами.
Однажды Асина прямота проявилась в пятнадцатистраничном письме моим родителям о том, что она боится их смерти, так как они всегда олицетворяли для нее цельность семейной жизни – в отличие от ее родителей и других дедушки с бабушкой. Письмо понравилось маме своей оригинальностью; они с папой растрогались, ведь это было серьезное признание подростка в любви. Ася тогда писала стихи, иногда даже неплохие. Американские подростки стихи пишут редко; и ведь не скажешь, что она отдавала дань русской традиции. Отнюдь нет! Ею она стала интересоваться – и не то чтобы очень – лишь недавно.
* * *
Учиться Ася не любила, поэтому, когда выяснилось, что у нее очень высокий коэффициент интеллекта (IQ) (средний показатель – 100 баллов, а у нее было 152), все удивились. (В Америке этот тест, измеряющий умственные способности, а не приобретенные знания, обычно сдается в шестом классе, когда ребенку одиннадцать лет.) Ее учитель усомнился в результате, и Асе пришлось пересдавать; результат подтвердился. Она до сих пор с обидой вспоминает, что ее считали глупой. Притом что Ася никогда не стремилась добиваться каких-то выдающихся результатов, она очень рано старалась понимать большие идеи – на своем детском уровне, конечно. Так, посмотрев в четыре года научно-популярный фильм о теории Дарвина и выучив слово «эволюция», она спросила меня, верно ли она поняла, что это такое: «Я была обезьяной, когда родилась? А ты? А бабушка?» Узнав, что никто из нас обезьяной не родился, она заключила: «Значит, эволюция произошла очень давно». После той самой кубистской выставки, куда мы ходили с Владимиром, она спросила, верно ли, что «кубисты изображают части человека, вещи или дерева [вместо целого] и показывают их с разных сторон». (Это дословные цитаты (с моей вставкой «вместо целого»), которые я тогда записала.) Не желая влиять на ее восприятие картин, я задавала вопросы, чтобы дать ей возможность самой подумать о том, что и как она видит. Меня поразила Асина проницательность, особенно замечание о том, что кубисты изображали объекты с разных сторон, и я ее всячески хвалила; страдавшая от комплекса неполноценности, она была довольна. (Соотношение части и целого – одна из главных проблем ХХ века, в первую очередь модернизма: в XXI веке фрагмент торжествует над целым, например в новых технологиях и нашей «электронной» жизни.)
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
