– Илюша… – Лиза тоже встала. Неслышно ступая, подошла сзади, обняла, прижалась теплой грудью. – Илюшенька, не сердись только… Послушай… Что, если… и я с тобой?
– Куда – со мной? – не понял он.
– В табор…
– Чего? – рассмеялся он.
Лиза сердито шлепнула его по плечу:
– Ты не гогочи… Что, думаешь, забоюсь? Думаешь, я ваших баб не видала? Вон шляются, ноют под заборами, детей в тряпках кажут… Чем я хуже? Тоже платком повяжусь, дитя рожу и – ну людей православных дурить! Захочу – как настоящая цыганка стану!
Илья смотрел на нее, напряженно соображая: рехнулась или нет?
Лиза зашла вперед, встала перед ним, положив руки ему на плечи. Из темноты блеснули белки ее глаз.
– Илюша! Ну, что тебе стоит? Я хорошей цыганкой буду, ни слова поперек не скажу. Ваши, я знаю, жен бьют… Видела раз, на Троицкой горке, как цыган свою кнутом хлестал. Ну так бей меня, раз у вас так положено… Я и не пискну, не охну, все стерплю… По-цыгански говорить выучусь. Побираться буду для тебя! Илюша, ну?..
Он даже усмехнуться не мог. Стоял и смотрел в ее блестящие от слез глаза, отчетливо понимая: доигрался. Лиза, ожидая его ответа, вплотную приблизила лицо. Илья опустил голову.
– Совсем одурела…
Она сразу как-то сникла, съежилась. Медленно ступая, вернулась на постель. Хрипло сказала:
– Прости меня, Илюша.
Он вздохнул, уже готовый сам просить о том же. Лег рядом, притянул Лизу к себе. Она подалась, уткнулась лицом в его грудь. Илья облегченно обнял ее круглые, смутно белевшие в темноте плечи. Кажется, пронесло пока.
Когда за окном начало светлеть и в сером свете отчетливо проступили кресты церкви Григория Неокесарийского, за дверью заскреблись:
– Барыня… Илья Григорьич… Пора!
– Сейчас, – натягивая сапоги, отозвался Илья.
Лиза проводила его до порога. Уже у дверей взяла за руку. Глядя в глаза, сказала спокойно и серьезно:
– О том, что я болтала тут, – не думай и забудь. Над сердцем твоим я не вольна… Так, чую, для тебя копейкой разменной и останусь. Я от тебя любви не прошу, крест на том поцелую. Но ты… хоть приходи ко мне. Приходи пока. Потом видно будет. Я ведь тебя дни напролет жду. Дай мне еще хоть неделю-другую в счастье пожить. Все, иди. Господь с тобою.
Она отвернулась, быстро отошла к окну. В дверь просунулось обеспокоенное лицо Катьки. Илья поспешил выйти.
В начале мая как-то сразу, в несколько дней, пришло долгожданное тепло. Окончательно высохла талая вода на деревянных тротуарах, солнце целый день стояло высоко в безоблачном небе, деревья покрылись нежной кружевной листвой, зацвели вишни и почти сразу же – яблони, ночи стали короткими и теплыми, полными запахов цветов, в дремучих купеческих садах Замоскворечья защелкали первые соловьи. В ресторанах и кафешантанах прибавилось народу, и хоровые цыгане не могли нарадоваться на растущие доходы.
Около полуночи в комнату Якова Васильева осторожно постучали.
– Яша, не спишь? Можно к тебе?
– Заходи, – откликнулся тот и отложил гитару, осторожно прислонив ее к спинке стула.
Дверь открылась, вошла Марья Васильевна. Целый день сестры хоревода не было дома: она гостила у своей дальней родни, семьи Волковых, в Петровском парке. Волковы, все четырнадцать человек, пели в загородном ресторане «Яр», имели хороший дом в Зубовском проулке, собственный выезд, женщины щеголяли атласными платьями и бриллиантами, и среди московских цыган Волковы считались «миллионщиками».
– Душно у тебя. Я окно открою. – Марья Васильевна откинула занавеску, толкнула ставень – в комнату ворвался сладкий аромат цветущей яблони. На пол легло голубое лунное пятно. На дернувшееся пламя свечи тут же прилетели два мотылька, и их мохнатые тени заплясали на потолке.
– Чего не ложишься, Маша? – Яков Васильев усмехнулся. – Опять, что ли, расстройство приобрела? Невесты у Волковых хороши?
– Ой, не смейся, Яшка, – без улыбки отмахнулась Марья Васильевна. – Невесты – царские, красавицы, таланные, другой бы кто бога бы всю жизнь благодарил за такую, а мой…
– Что, Митро опять жениться не хочет? – насмешка пропала из глаз хоревода.
– Не хочет, каторжник! Не желает! Нет, и все тут! – с сердцем сказала Марья Васильевна. – Господи, и за что на меня такое проклятье… Сначала семь лет отбрыкивался – грех при живой венчанной жене другую брать. А по бабам срамным бегать, стало быть, не грех! Ну ладно, я молчала! А теперь что? Олька померла, дите оставила – и ладно бы хоть его дите! Бог весть от кого прижитое, прости меня, господи… Он меня в дом эту девчонку взять заставил – а кто с ней возиться должен? Да только для этого мог бы жену взять! Я ему долблю, долблю – а он знай отмахивается… Яшка, что молчишь, старый черт?! Вели Митро жениться, он тебя послушает!
– Не велю, – коротко сказал Яков Васильев, глядя в окно на темную Живодерку. – Митро не мальчишка бесштанный. И голова у него своя хорошая. Придет время – сам решит, как ему лучше. И ты бы его не трогала, а то как бы еще хуже не вышло.
– Тьфу… – с сердцем сплюнула цыганка. – Дураки вы дураки, дураково царство…
– Ты только за этим пришла?
– Нет.
Марья Васильевна поправила шаль на плече, села за стол напротив брата. Яков отвернулся от окна, внимательно взглянул в ее лицо.
– Ну… говори.
– Я вот что… – Марья Васильевна, не поднимая глаз, вертела на пальце изумрудный перстень. – Время, Яша, идет, а… Что ты думаешь с Настей делать?
Яков Васильев побарабанил пальцами по столу, пожал плечами.
– А что я с ней сделаю? Засолю и в бочку сложу…
– Все шутишь! А девке семнадцать скоро, давным-давно замуж пора. Чего ты дожидаешься? Второй-то князь навряд ли найдется, надо поближе искать.
– А где я вам жениха возьму? – нахмурился Яков Васильев. – Сами же всем отказываете… Мало ли случаев было? Купец Воротников двадцать тысяч давал, на коленях стоял, корнет Запольский два месяца ездил, всех остальных отвадил, потом еще промышленник этот тульский… Сапогов, что ли…
– Ездить-то все ездят, да никто замуж не берет.
– Ну, знаешь… Кто она такая, чтобы ее господа замуж брали? Тебя твой Воронин тоже не больно брал, да ты с ним пять лет прожила и в хор пятьдесят тысяч принесла. Зинка Хрустальная где сейчас? Живет с графом в его имении и горя не знает. Остальные тоже как-то устраиваются…
– Ты своей дочери не знаешь? Не пойдет она так.
– Не пойдет – пусть в девках сидит. Я ее нудить не буду, – Яков вдруг грустно улыбнулся. – Другой раз думаю – и откуда в ней это? Другие цыгане все как люди, Стешка твоя за лишний рубль одна за весь хор петь готова, а эта… Вся в мать. Помнишь, какой Анька была? Попробуй тронь кто ее – взглядом спалит! Цыгане и те боялись. Господа возами в ноги падали, а она плевала на них всех. Пела себе и горя не знала…
